РИФМА — “созвучие концов стихов (или полустиший), отмечающее их границы и связывающее их между собой” [8, с. 328]. Возникла в поэзии Средних веков. В XVI в. был возрожден стих без рифм, как в Античности (например, у Шекспира). Употребителен в драме, но встречается и в лирике (“...Вновь я посетил...” Пушкина), реже в эпосе — обычно в небольших произведениях (например, у Жуковского), если это не переводы античных поэм. Стих, который предполагает сознательный отказ от рифм, называют белым в отличие от безрифменного изначально. Если незарифмованными остаются отдельные стихи, они именуются холостыми. Так, в строфе лермонтовского “Воздушного корабля” холостыми оставлены первый и третий стихи (схема АбВб). Могут быть и более или менее случайные холостые стихи. В “Медном всаднике” Пушкина с его вольной рифмовкой и обилием синтаксических переносов из стиха в стих (когда слово “повисает” на конце строки, ожидая продолжения в следующей), что делает речь неровной, сбивчивой, оказалось три незарифмованных стиха.
По слоговому составу стиховые окончания — клаузулы — и соответственно рифмы бывают мужские —с ударением на последнем слоге: тропа — столпа, убежит — пиит, женские — с ударением на предпоследнем слоге: нерукотворный — непокорной, лире — мире, более тягучие дактилические, которые любил Некрасов, — с ударением на третьем слоге от конца: в обаянии — сиянии, народные — бесплодные (“Железная дорога”); по аналогии с многими фольклорными песнями белые дактилические клаузулы преобладают в “Кому на Руси жить хорошо”. Большинство русских стихов написано с чередованием женских и мужских клаузул. Лермонтов в подражание англичанам часто использовал ямб со сплошными мужскими рифмами; таков, например, стих поэмы “Мцыри”. Дактилические клаузулы гораздо более редки, потому они и так заметны у Некрасова.
Б.Л. Пастернак любил особенно редкие сочетания дактилических рифм с женскими. В своем “Августе” он в первой строфе вместо дактилической рифмы употребил гипердактилическую — с ударением на четвертом слоге от конца (редчайшие рифмы с ударением на еще более удаленных от конца слогах также называются гипердактилическими):
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.А ранее в стихотворении “Ты в ветре, веткой пробующем...” Пастернак срифмовал гипердактилическое окончание с дактилическим: пробующем — воробышком (в остальных строфах чередуются дактилические и мужские рифмы). Такие рифмы, с разным слоговым наполнением, — неравносложные — стали возможны только в XX в. Они нередки у Маяковского: ринется — зверинца (дактилическая с женской), обнаруживая — оружие (гипердактилическая с дактилической) и др.
Неравносложные рифмы относятся к числу неточных рифм. Точными считаются рифмы, в которых совпадают послеударные звуки: наука — скука, ночь — прочь, кумушка — думушка. Если при этом совпадают и какие-то звуки в предударных частях слов, хотя бы опорный согласный (пробужденье — виденье в отличие от мгновенье — виденье), рифма называется богатой (без такого совпадения, при всей точности послеударного созвучия, — бедной). Собственно, богатой бывает и неточная рифма, как приведенные выше неравносложные рифмы из поэм Маяковского “Люблю” и “Во весь голос” (совпадают многие звуки). Когда совпадают только предударные звуки (самого — самовар в “Необычайном приключении...” Маяковского), это называется левой (левосторонней) рифмой. Одна из разновидностей неточной рифмы — с “неучетом” конечного согласного (согласных) в одном из слов — называется усеченной: опоздал — звезда в “Послушайте!” Маяковского, Радово — оглядывал в “Анне Снегиной” Есенина, поспешней — скворечни в “Единствен-ныхднях” Пастернака. Впрочем, когда “усекался” звук j (й), это еще в XIX в. не считалось вполне неточной рифмой, а, по сути, приравнивалось к рифмам приблизительным, и такие рифмы не редкость в поэтической классике: заклинаний — Тани в “Евгении Онегине”, сражений — тени в лермонтовском “Бородине”. К этим йотированным рифмам считались близкими мужские рифмы типа я — меня, друзья — меня, нос — перевелось, любви — дни, стекле — Е, люблю — мою, свои — любви, корабля — я (все примеры из “Евгения Онегина”). Вообще же приблизительной рифмой обычно считается фонетическое созвучие заударных гласных без совпадения на письме. У Пушкина она редка (капать — лапоть в шестой главе “Евгения Онегина”), у Лермонтова и Тютчева практически становится нормой. He различаются также финальные г и х в мужских рифмах: недуг — дух (“Мцыри”), — “очевидно, под влиянием церковнославянского произношения “г” не смычного, как в современном русском языке, а фрикативного, как говорят украинцы и уроженцы Юга России...”. В XX столетии встречаются очень богатые приблизительные рифмы, например духовен — диковин (“Вечер на Оке” Н.А. Заболоцкого). Вряд ли поэты отличают их от точных. В XX в. как приблизительные воспринимаются те рифмы, которые в XIX в. казались скорее неточными: разруха — ни духу, шкуре — хмурю, домоседы — победа в “Рассвете” Пастернака.
Неточные рифмы культивировал еще Г.Р. Державин, однако Жуковский, Пушкин в лицейский период, Грибоедов во время работы над “Горем от ума” от них отказались, в 20—30-е гг. это исключение: молот — город в “Отрывках из путешествия Онегина”, него — чело в лермонтовской “Смерти поэта”. Во второй половине столетия неточные рифмы охотно допускал, например, А.К. Толстой. Чаще в этот период используются составные рифмы — когда одно слово рифмуется с парой или словом и частицей (с частицей рифмовал слово и Пушкин в “Евгении Онегине”: жаль — нельзя ль, не жаль — едва ль, — не выделяя ее как собственно слово). Ho и неточные, и составные (которые бывают точными и неточными) рифмы особенно широко распространились в 10—20-е гг. XX в.: день я — учрежденья, прийти вам — губкооперативом, на ночь — Иван Ваныч в “Прозаседавшихся”, дадена — на день, весь-то — место, дур мы — тюрьмы, не помня — легко мне в поэме “Люблю” Маяковского.
Поэты XIX столетия были сравнительно равнодушны к богатой рифме. “Мало того, в стихе пушкинского времени опорные согласные в женских и дактилических рифмах скорее стремились не совпадать. Как подсчитал Д. Самойлов, в лирике Пушкина 30-х годов в женской рифме они совпадают только в 10% случаев, а в третьей главе “Онегина” — в 12%”. Внимание к неточности рифмы в XX в. оказалось вместе с тем вниманием к ее богатству. “Co времен Маяковского и Пастернака понятие БОГАТОЙ РИФМЫ обретает особую важность и ценность, потому что перешагнув границу ударного гласного, рифма стала все более и более уходить в глубь строки, позволяя тем самым части заударной быть очень неточной”. Примеры неточных богатых рифм раннего Пастернака: груши — обрушат, чернеют — вернее (“Февраль. Достать чернил и плакать!..”), запонок — закапанный, торкался — прогорклости, перечнем — теперешний (“Ты в ветре, веткой пробующем!..”).
Неточные рифмы подразделяются на ассонансы и консонансы. Ассонанс — это совпадение ударного гласного при несовпадении согласных: вечер — ветер — свете, проведу — почешу — полущу — полосну в “Двенадцати” А.А. Блока. Иногда ассонансом называют всякую неточную рифму. Консонанс же, или диссонанс, — рифма экзотическая, с совпадением согласных при несовпадении ударных гласных: без вести — страсти в блоковском “Опять с вековою тоскою...” (из цикла “На поле Куликовом”), громкою — рюмкой (“Облако в штанах” Маяковского).
По лексическому наполнению выделяются рифмы тавтологические, когда повторяется буквально то же слово: “Вздымаются светлые мысли / В растерзанном сердце моем, / И падают светлые мысли, / Сожженные темным огнем...” (“Опять с вековою тоскою...” Блока); в 6-м стихотворении блоковского цикла “Кармен” слово “отчизне” рифмуется с повторяющимся: “А там: Уйдем, уйдем от жизни, / Уйдем от этой грустной жизни!” Тавтологической, по сути, является и рифма, которой слово соединяется со своим фонетическим вариантом: него — его в “Пророке” Лермонтова, ее — нее в “Некрасивой девочке” Заболоцкого. Внешне близки к тавтологическим рифмы омонимические, с повторением лишь фонетического и графического облика слова, но не его значения: “Защитник вольности и прав / В сем случае совсем не прав”, “И прерывал его меж тем / Разумный толк без пошлых тем...” (“Евгений Онегин”).
По грамматическому наполнению различают рифмы грамматические, в том числе глагольные, когда рифмуются слова одной грамматической категории (благородно — ежегодно, хранила — ходила, бранил — водил), инеграмматические, или неоднородные, когда рифмуются разные части речи и их формы, что в принципе труднее для поэта и делает стихотворную конструкцию разнообразнее (отец — наконец, сменил — мил, дитя — шутя). Если у М.В. Ломоносова было 28% глагольных рифм, то у AC. Пушкина — 16%, а в XX столетии, например, Б.Л. Пастернак вообще всячески их избегал.
Кроме обычной, концевой рифмы выделяют также внутренние рифмы. В балладе Жуковского “Замок Смальгольм, или Иванов вечер” (перевод из Вальтера Скотта) наряду с концевыми рифмами используется рифмование полустиший, нечетные стихи при этом между собой не рифмуются:
Я собак привяжу, часовых уложу,
Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
Безопасен ты будешь со мной.Иногда внутренними рифмами называют и другие, не выделяющие полустиший созвучия с рифмующимися словами. Например, в “Последней любви” Заболоцкого:
Были тут огнеликие канны,
Как стаканы с кровавым вином,
И седых аквилегий султаны,
И ромашки в венце золотом.В данном случае “внутренняя рифма” канны — стаканы является богатой в отличие от рифмы как таковой канны — султаны. Подобные внутренние созвучия любил поздний Пастернак (“Рассвет”, “Во всем мне хочется дойти...”, “Когда разгуляется”).
Рифма — сильное выразительное средство, способствующее компактности поэтического высказывания. Белые стихи зачастую бывают длиннее (в смысле объема произведения), чем рифмованные.