ДИАЛОГ в литературе — разговор двух персонажей, их воспроизведенная прямая речь. Когда разговаривают трое и более человек, это называется полилогом, но слово “диалог” понимается и расширительно, как вообще обмен словесными репликами между людьми.
Диалоги — конструктивная основа драматургии, что, однако, исторически ранние литературы последовательно выдерживают лишь в комедиях: трагедии в немалой мере оказывались цепочками торжественных монологов. Co временем и в них диалог стал живее. Этому способствовало вытеснение трагедии жанром драмы. На сцене из диалога условно исключаются реплики, обозначаемые ремарками “в сторону”, как в “Ревизоре” Н.В. Гоголя, или “про себя”, как в “Лесе” А.Н. Островского: актер произносит то, что персонаж думает (аналог в кино — голос за кадром). Диалоги были одним из средств движения сюжета. На рубеже XIX-XX вв. эта их роль и связная диалогичность вообще была ослаблена: персонажи драмы Горького “На дне” (1902) или чеховского “Вишневого сада” (1903) говорят словно сами с собой, не слушая других, часто им не отвечая, а те и не ждут ответа. Это гиперболизированное (согласно законам театра) воспроизведение взаимной отчужденности людей, их погруженности в себя.
В ранней повествовательной литературе диалог либо сводился к минимуму (почти все внимание уделялось событиям), либо тяготел, как в трагедии, к соединению обусловленных ритуалом монологов без индивидуализации и наделения речи персонажей признаками, которые бы отличали ее от авторской, т.е. прямая речь фактически равнялась косвенной (“он сказал” = “он сказал, что...”). Появление “разноречия” М.М. Бахтин связывает с античными прозаическими жанрами, и прежде всего с романом |1, с. 88—144]. Индивидуализация диалога способствовала его большему распространению. В европейских литературах этот процесс развивался на протяжении многих веков. В XIX столетии диалог активно используется в романтической поэме: она включает сцены с обозначениями говорящих и ремарками, выпадающими из стихотворного размера, подобно драме (например, “Цыганы”, 1824, Пушкина). Теперь и монолог в ряде отношений “диалогизируется”. Так, отсутствие ответа мотивируется психологическим состоянием собеседника. В “Евгении Онегине” имеет место и “полное молчание, порой весьма значимое: молчит Татьяна, выслушивая отповедь Онегина, молчит и Онегин во время ее монолога, завершающего пушкинский роман...” [16, с. 216]. Большая часть поэмы Лермонтова “Мцыри” — ни разу не прерываемый монолог главного героя, но он никогда не забывает, что перед ним слушатель, и постоянно обращается к старому монаху, преимущественно в начале главок: “Ты слушать исповедь мою / Сюда пришел, благодарю”, “Старик! я слышал много раз, / Что ты меня от смерти спас...”, “Ты видишь на груди моей / Следы глубокие когтей...” и т.д. В реалистической литературе очень пространные монологи хотя бы изредка перебиваются повествовательными паузами и репликами слушателя (например, в “Судьбе человека” М.А. Шолохова).
В русском романе, начиная с “Обыкновенной истории” (1847) Гончарова, диалогам зачастую отводится не меньше, а нередко и гораздо больше места, чем изложению и показу событий. По словам эмигрантского литературоведа Д.П. Святополк-Мирского, общественное значение тургеневских произведений “достигается путем включения в роман весьма многочисленных разговоров между персонажами на животрепещущие темы... Этими разговорами и отличаются романы Тургенева от его повестей”1. У Достоевского речи персонажей особенно отчетливо ориентированы на собеседника, на его позицию, отсюда многочисленные оговорки и замечания типа “Я так и знал, что вы закричите...” (Свидригайлов — Раскольникову), “Ну, так вот вам, так сказать, и примерчик на будущее, — то есть не подумайте, чтоб я вас учить осмелился: эвона ведь вы какие статьи о преступлениях печатаете!” (следователь Порфирий Петрович — ему же). Диалогизируется и внутренняя речь, т.е. персонаж спорит с воображаемым оппонентом и с самим собой.
Новейшая проза может передавать диалоги и полилоги в восприятии или воспоминаниях персонажа без пунктуационного разделения реплик. Это знак того, что диалог воспроизводится не буквально: либо персонаж слушал его рассеянно, либо по прошествии длительного времени подзабыл. В “Старике” Ю.В. Трифонова так передается происходивший в начале революции спор юриста Константина Ивановича Игумнова и революционера Шуры (начатый обычными репликами в кавычках): “А Шура говорит: у каждого человека бывают секунды прожигающего насквозь, помрачающего разум страха... Нельзя все в мире определять законами и параграфами. Нет, можно. Более того — нужно. В этом залог прочности мира. Гнилое общество вы называете прочным миром? Оно гнило как раз оттого, что законы мало что определяют. Они чересчур слабы. Черт возьми, да все валится у нас на глазах! Этот храм рассыпается, а вы говорите о каких-то законах! Только законы могут его спасти”. И т.д.
В поэзии существуют довольно длинные “персонажные” стихотворения в диалогической форме: “Поэт и толпа” Пушкина, "Журналист, читатель и писатель” Лермонтова, “Поэт и гражданин” Некрасова. Ранняя Ахматова ввела сценки с краткими диалогами в лирику (например, “Сжала руки под темной вуалью...”). В лиро-эпике диалоги практиковались издавна, особенно в жанре баллады (“Светлана” Жуковского).