Понятие “лирический герой” используется в литературоведении с целью подчеркнуть различие между биографическим автором и субъектом переживаний, выраженных в стихотворении, цикле или книге стихов. Правда, это не общепринятый термин; ряд исследователей (Л.Я. Гинзбург, Б.О. Корман, С.Н. Бройтман и др.) предпочитают говорить о “лирическом субъекте” как носителе переживаний, связывая с “лирическим героем” индивидуализированный образ; лирический герой — не только субъект сознания, но и предмет изображения. С этой точки зрения, «“я” стихотворений Фета отнюдь не лирический герой <...>, это взгляд на мир, по существу отвлеченный от конкретной личности».
Сама проблема различения поэта как творческой личности и человека во всех его проявлениях отнюдь не нова (вспомним Чарского из “Египетских ночей” Пушкина). Критик Страхов, друг Фета, писал о “преображенной личности” поэта: “В поэте два человека — он сам и его муза, то есть его преображенная личность, и между этими двумя существами часто идет тяжелая борьба. Есть натуры столь высокие и светлые, что в них муза и человек одно, — и тогда судьба человека сливается с судьбами его музы. <...> Но обыкновенно поэты живут в некотором хроническом разладе между музою и человеком. Великое чудо здесь состоит в том, что муза сохраняется и развивается иногда при самых неблагоприятных обстоятельствах”.
Весь облик Фета: практичного, волевого, целеустремленного человека и одновременно тонкого лирика, поклоняющегося Красоте, певца русской природы, — наводит на мысль об упомянутом “хроническом разладе”. Не только колючие пародисты “Искры” и “Русского слова”, но и друзья Фета (Фетушки, как его часто называли) подтрунивали над его прозаической внешностью и пристрастием к земным благам. Плененный стихотворением “Еще майская ночь”, Л. Толстой писал В. Боткину (9 июля 1857 г.): “...Ив воздухе за песнью соловьиной разносится тревога и любовь! — Прелестно! И откуда у этого добродушного толстого офицера такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов”. А в декабре (6...7?) 1876 г. Толстой, высоко оценив стихотворение “Среди звезд”, с его “философски поэтическим характером”, вставляет в свое письмо к Фету шутливое замечание: “Хорошо тоже, что заметила жена, что на том же листке, на котором написано это стихотворение, излиты чувства скорби о том, что керосин стал стоить 12 копеек. Это побочный, но верный признак поэта”.
Сам Фет неизменно четко различал поэзию и науку, поэзию и жизнь, жизнь и красоту жизни. Вот несколько его характерных суждений: “Насколько в деле свободных искусств я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого для нас скрыты <...>, настолько в практической жизни требую разумных оснований, подкрепляемых опытом”; “Я никогда не мог понять, чтобы искусство интересовалось чем-либо помимо красоты”; “...Мы... постоянно искали в поэзии единственного убежища от всяких житейских скорбей, в том числе и гражданских...” (из предисловия к третьему выпуску “Вечерних огней”).
В целом мотивы и настроения поэзии Фета соответствуют его эстетическому кредо, разве что найти в поэзии “убежище от всех житейских скорбей” с годами становилось все труднее. Но “лабиринт сердца” (понравившееся Фету выражение Гёте) действительно не пропускал в его лирику мотивов прозаических, к которым, видимо, он относил очень многое.
Можно ли говорить в таком случае о внутреннем разладе, раздвоении? Загадка личности Фета неизменно волновала его биографов.
Просмотров: 22387