Благодаря усилиям двух литературных поколений — с одной стороны, Карамзина, с другой — Жуковского и Батюшкова — русская словесность к концу 1810-х годов усвоила многие высшие достижения европейской культуры конца XVIII — начала XIX века. Она выработала свой особый, неповторимый художественный язык, способный передавать тончайшие оттенки чувства и мысли, выражать неповторимость, индивидуальность человеческой личности. Другими словами, усилиями этих поколений писателей были заложены основы русского романтизма. Благодаря Жуковскому он оказался чуть более «мягким», благодаря Батюшкову — чуть более «классичным», чем европейский романтизм времен иенской, гейдельбергской и «озерной» школ. Дело вроде бы оставалось за малым: нужен был пушкинский гений, чтобы русская литература покинула подготовительный класс и пошла своим собственным, самобытным путем в общем направлении с культурой Европы.
Ho ведь и европейская литература тем временем не стояла на месте. Она развивалась; менялся и облик романтизма. Немецких романтиков все увереннее «теснили» на литературной арене романтики английские.
Это вовсе не значило, что немецкие писатели вдруг стали менее яркими, интересными. В конце 1810-х годов расцвел феерический талант прозаика Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Чуть позже в полную силу зазвучит голос великого поэта Генриха Гейне, который полушутя-полусерьезно будет называть себя «последним романтиком». (К разговору о Гофмане мы вернемся, когда будем изучать творчество Гоголя, о поэзии Гейне поговорим перед тем, как перейдем к Лермонтову.) Ho факт остается фактом: на тогдашних читателей (и тогдашних писателей!) куда большее воздействие оказывали англичане. Прежде всего прозаик Вальтер Скотт, создавший образец европейского исторического романа, и поэт Джордж Ноэл Гордон Байрон.
Романы Вальтера Скотта, а первый из них — «Уэвер-ли» — вышел в 1814 году, поначалу печатались без указания имени автора. Вплоть до конца 1820-х годов читающая публика гадала: чьему перу принадлежат эти многочисленные и более чем увлекательные сочинения? Напускная таинственность отвечала духу вальтерскоттовской прозы, с ее напряженными, динамично выстроенными сюжетами, с ее взволнованной атмосферой. Впрочем, здесь не было того сгущения ужасов, той нарочитой фантастики, которой были отмечены «готические» романы. Время такой прямолинейной романтики давно прошло.
Персонажами романтической прозы Вальтера Скотта были отнюдь не «сверхчеловеки», и противостояли им вполне земные враги, а не вампиры, привидения или ведьмы. Романтическое начало выражалось принципиально иным, куда более сложным образом. Вальтер Скотт из романа в роман показывал, как самые обычные люди, чаще всего провинциалы, подчас даже не слишком умные (скорее, просто сметливые), попадая в исключительные исторические обстоятельства, вдруг обнаруживали в себе готовность и способность на равных противостоять судьбе. И недаром на первом плане повествования всегда находились именно они — вымышленные «обычные» персонажи, а реальные исторические лица (короли, епископы, полководцы) располагались на обочине сюжета.
Кроме того, Вальтер Скотт не просто соблюдал общеромантическое требование изображать национальный, местный колорит. Он соединил этот старый принцип с новым принципом романтического историзма. Что это значит? К примеру, герои его романов из «шотландского» цикла, посвященных эпохе борьбы шотландских горцев за независимость, действуют «на фоне» любовно выписанного горного пейзажа. Автор в деталях описывает эффектные подробности их быта, воспроизводит народные песни, легенды. Все это соответствует «правилам» изображения местного колорита. Ho для самого писателя гораздо важнее другое: он стремится к тому, чтобы его герои мыслили, говорили, поступали не как его современники, а как люди эпохи, отстоявшей от читателя на жизнь всего одного поколения, то есть приблизительно на 60 лет.
Так Вальтер Скотт придал новый импульс еще одному ключевому постулату романтической школы — принципу народности. Уже поздние просветители (среди них Руссо) осудили «подражательность» классицистов, которые в своем творчестве ориентировались на античные образцы. Сентименталисты впервые заговорили о народной, национальной традиции как о естественной основе современной культуры. Вслед за ними и предромантики, прежде всего Гердер, восславили «народную песню» в противовес «ученой поэзии» чересчур начитанных «книжных» поэтов. При этом Гердер считал, что лучшие стихи Гёте стоят в одном ряду с фольклорной поэзией, они поистине народны, потому что глубоко связаны с вековечной культурой немецкого народа. Романтики сделали следующий шаг в этом направлении и объявили национальную мифологию и устное народное творчество духовной родиной романтической культуры. Только в фольклоре живут «неприглаженные», подчас страшные, предельно далекие от гармонии, зато энергичные образы, на основе которых может строить свои произведения настоящий поэт-романтик. А каждый народ являет собой коллективную личность; эту коллективную личность и призваны описывать историки, ее должны воссоздавать в своих романах и повестях исторические писатели.
Вальтер Скотт, будучи истинным романтиком, изображал столкновение англичан и шотландцев как столкновение коллективных личностей. Ho все-таки он резко усложнил свою писательскую задачу. В его исторической «формуле» всегда есть третий член сравнения: романтическая индивидуальность, герой. Этот герой отстаивает правду, а потому может вступать в конфликт с коллективной личностью своего собственного народа, если народ в какой-то момент сбился с «истинного» исторического пути. И в этом столкновении обнаруживается как его слабость, так и его сила.
На фоне исторической изменчивости ярче проступают неизменные черты истинно романтической личности (как ее понимал Вальтер Скотт): душевное благородство, верность однажды данному слову, смелость, готовность пожертвовать ради любви всем, кроме чести. Характерно, что Вальтер Скотт, открывший и разработавший принцип романтического историзма, принадлежал к поколению, которое стало свидетелем колоссальных исторических процессов начала XIX века, изменивших не только политическое устройство, но и моральный облик Европы. Наполеон Бонапарт был поистине романтической фигурой, поскольку возвысился над жизненными и политическими обстоятельствами, сумел навязать свою волю миру, истории. И есть нечто символическое в том, что первый исторический роман Вальтера Скотта вышел именно в тот год, когда закатилась политическая и военная звезда Наполеона — пришло время осмыслять пережитое, подводить итоги.