Краткое содержание повести "Борис Годунов" Пушкина А.С.

Действие начинается в кремлевских палатах 20 февраля 1598 года. Князья Шуйский и Воротынский обсуждают состояние дел в государстве. Борис удалился в монастырь вместе с сестрой и не желает продолжать царствовать. До сих пор его не уговорили «ни патриарх, ни думные бояре». Поэтому весь народ московский отправился просить Бориса идти на царство. Бояре считают, что Борис «поморщится немного, что пьяница пред чаркою вика, и, наконец, по милости своей принять венец смиренно согласится». Тем не менее Воротынский спрашивает, что будет, если Борис и впрямь не пойдет дальше царствовать. Шуйский отвечает:

Скажу, что понапрасну
Лилася кровь царевича-младенца;
Что если так, Димитрий мог бы жить.

Воротынский возражает, что доподлинно не известно, кто убил Дмитрия.

Шуйский:
А кто же?
Кто подкупил напрасно Чепчугова?
Кто подослал обоих Битяговских
С Качаловым? Я в Углич послан был

Изобличить сокрытого злодея.

Воротынский:
Зачем же ты его не уничтожил?

Шуйский:
Он, признаюсь, тогда меня смутил

Спокойствием, бесстыдностью нежданой,
Он мне в глаза смотрел, как будто правый:
Расспрашивал, в подробности входил —
И перед ним я повторил нелепость,
Которую мне сам он нашептал.

Шуйский добавляет, что кроме того, испугался опалы, а то и мщения Бориса.

Воротынский предполагает, что «верно, губителя раскаянье тревожит: конечно, кровь невинного младенца ему ступить мешает на престол».

Шуйский:
Перешагнет; Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Maлюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха...

Шуйский с Воротынским сетуют на то, что они родом гораздо знатнее Бориса, а будут вынуждены ему подчиняться. Шуйский предлагает «народ искусно волновать», чтобы он отрекся от Годунова и бояре могли бы спокойно предложить «своего» царя. Воротынский сетует на то, что хотя «не мало нас наследников Варяга (т. е. Рюриковичей), да трудно нам тягаться с Годуновым: народ отвык в нас видеть древню отрасль воинственных властителей своих. Уже давно лишились мы уделов, давно царям подручниками служим, а он умел и страхом и любовью и славою народ очаровать».

В это время на Красной площади собирается народ. Все ждут, что решат бояре и духовенство. Народ переговаривается, судит и рядит. Наконец появляется «верховный дьяк» и объявляет решение Думы: завтра решено еще раз просить Бориса идти на царство, а до тех пор усердно молиться. Народ расходится.

«Народная» сцена продолжается у стен Новодевичьего монастыря, куда пришел московский люд просить Бориса идти на царство.

Люди разговаривают о происходящем, впрочем, слабо понимая его смысл. Наконец до них доносятся плач и вой:

Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами!
Будь наш отец, наш царь!

Один (тихо):
О чем там плачут?

Другой:
А как нам знать? то ведают бояре,
He вам чета.

Баба (с ребенком):
Ну, что ж? как надо плакать,
Так и затих! вот я тебя! вот бука!
Плачь, баловень!
(Бросает его об земь. Ребенок пищит.)
Ну, то-то же.

Один:
Все плачут,
Заплачем, брат, и мы.

Другой:
Я силюсь, брат,
Да не могу.

Первый:
Я также. Нет ли луку?
Потрем глаза.

Второй:
Нет, я слюней помажу.
Что там еще?

Первый:
Да кто их разберет?

Народ:
Венец за ним! он царь! он согласился!
Борис наш царь! да здравствует Борис!

В кремлевских палатах Годунов держит речь перед боярами и патриархом. Он призывает служить ему так же, как те служили Иоанну (Грозному). Приняв заверения в верности, Борис зовет всех «поклониться гробам почиющих властителей России», а затем приказывает «сзывать весь наш народ на пир, всех от вельмож до нищего слепца; Всем вольный вход, все гости дорогие».

Воротынский останавливает Шуйского и говорит, что тот угадал. Тот притворяется, что не понимает, о чем идет речь:

Теперь не время помнить,
Советую порой и забывать.
А впрочем я злословием притворным

Отсутствие мое заметить могут —
Иду за ним.

Воротынский:
Лукавый царедворец!

Следующая сцена относится уже к 1603 году.

Ночь. Келья в Чудовом монастыре.

Отец Пимен завершает летопись, думает о том значении, которое имеет этот труд для потомков — ведь именно из него «потомки православных» узнают «земли родной минувшую судьбу».

Внезапно просыпается Григорий, до того спавший здесь же, в келье. Ему в третий раз снится один и тот же сон. Он смотрит на Пимена, пытаясь понять, о чем он пишет и что его тревожит:

О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?
О бурном ли новогородском Вече?
О славе ли отечества? напрасно.
Ни на челе высоком, ни во взорах
Нельзя прочесть его сокрытых дум;
Всё тот же вид смиренный, величавый.
Так точно дьяк в приказах поседелый

Григорий просит Пимена благословить его и рассказывает свой повторяющийся сон:

Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось —
И, падая стремглав, я пробуждался...

Пимен советует ему смирять «младую кровь» молитвой и постом, как делает он, а то ему тоже периодически «чудятся то шумные пиры, то ратный стан, то схватки боевые, безумные потехи юных лет». Григорий с тоской говорит:

Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я, от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне не тешиться в боях,
He пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.

Пимен призывает его не сетовать, что

...рано грешный свет
Покинул ты, что мало искушений
Послал тебе всевышний. Верь ты мне:
Нас издали пленяет слава, роскошь
И женская лукавая любовь.

Пимен говорит, что счастлив стал лишь тогда, когда попал в монастырь, напоминает Григорию, что и царям «златый венец тяжел становился: они его меняли на клобук». Пимен говорит, что видел в монастыре Иоанна Грозного, который приходил сюда на покаяние и говорил им:

Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья.

Преобратил в молитвенную келью;

Пимен рассказывает «предание» о том, как Федору являлся какой-то «светлый образ», наставлявший его на путь истинный, а также о том, что после смерти праведника комнаты наполнялись благоуханием и т. д. Затем монах сокрушается, что «прогневали мы бога, согрешили: владыкою себе цареубийцу мы нарекли».

Григорий распрашивает старца об убитом царевиче Дмитрии. Пимен в то время как раз был в Угличе. Он рассказывает обстоятельства «злодейства»: о том, как народ растерзал Битяговского, одного из убийц; трех других убийц схватили, и те «под топором» покаялись — и назвали Бориса.

Григорий интересуется возрастом убитого царевича, Пимен отвечает, что если бы тот был жив, то был бы с Григорием одного возраста. Старец передает Григорию свой труд, наказывает ему продолжить его дело — объективно описывать события и дела государей.

Оставшись один, Григорий говорит:
Борис, Борис! всё пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца —
А между тем отшельник в темной келье
Здесь на тебя донос ужасный пишет:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от божьего суда.

Через некоторое время выясняется, что Григорий (рода Отрепьевых) бежал из монастыря. Патриарх спрашивает о нем игумена, узнает, что Григорий обещал, что будет «царем на Москве», объявляет его слова ересью, но тем не менее считает излишним докладывать царю об этом, достаточно «объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку Ефимьеву, чтобы приказали поймать врагоугодника и сослать в Соловецкий на вечное покаяние».

В царских палатах тем временем Борис «заперся с каким-то колдуном» (как говорят два стольника, охраняющие царские покои). Появляется царь. Он угрюм.

Царь:
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Ho счастья нет моей душе. He так ли

Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И всё тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах...
И рад бежать, да некуда... ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

В корчме на литовской границе сидят Григорий Отрепьев (переодетый в мирское платье) и с ним два бродяги-чернеца Мисаил и Варлам.

Варлам недоумевает, на что Григорию нужна Литва — им с Мисаилом и так хорошо: было бы вино да что поесть. Он пытается заставить пить Григория, но тот отказывается. Хозяйка корчмы сообщает, что на границе усиленные заставы и большое число сторожевых приставов. Добавляет, что это совершенно бесполезно, так как все заставы можно легко обойти (называет один из возможных путей). Затем хозяйка говорит, что это все из-за того, что кто-то бежал из Москвы, поэтому велено всех задерживать и осматривать.

Неожиданно в корчму приходят два пристава. Они осматривают присутствующих, говорят, что из Москвы бежал «злой еретик» Гришка Отрепьев. У них с собой есть его описание, но они неграмотные и прочитать не могут. Один из приставов подозревает Мисаила, и, узнав, что один из присутствующих (Отрепьев) грамотный, просит прочитать приметы беглого еретика. Григорий берет бумагу и «читает» приметы Мисаила. Тот настолько поражен, что даже вспоминает основы грамоты, которым его когда-то учили в монастыре, и по слогам читает то, что в действительности написано в грамоте. Приставы узнают Григория, тот выхватывает из-за пазухи нож, потом выпрыгивает в окно.

В доме Шуйского за ужином хозяин разговаривает с боярином Пушкиным, который сообщает ему о том, что в Кракове объявился убиенный царевич Дмитрий. Шуйский сразу понимает, что даже если это самозванец, то все равно «быть грозе великой». Пушкин добавляет, что бояре и знатные роды недовольны правлением Бориса, так как он пытается продолжать править так же, как это делал Иван Грозный, т. е. самодержавно и не считаясь ни с чьим мнением. Борис отменил Юрьев день (один день в году, когда крепостной мог уйти от барина или перейти к другому): «He властны мы в поместиях своих, не смей согнать ленивца!» Пушкин и Шуйский решают «помолчать до поры».

В царских палатах Борис Годунов в окружении своего семейства. Дочь Ксения по-прежнему печальна из-за безвременной кончины мужа. Сын Федор чертит карту земли московской. Годунов одобрительно замечает, что «все области, которые ты ныне изобразил так хитро на бумаге, все под руку достанется твою — учись, мой сын, и легче и яснее державный труд ты будешь постигать».

Входит Семен Годунов и докладывает, что от Пушкина приходил слуга с доносом: у хозяина был гонец из Кракова. У Шуйского тоже были гости, Пушкин в числе прочих, и именно с ним потом хозяин, оставшись наедине, долго о чем-то говорил.

Годунов со словами «Противен мне род Пушкиных Мятежный, а Шуйскому не должно доверять» приказывает привести Шуйского. Ho Шуйский уже сам входит в палаты и «докладывает» о ненадежных настроениях в народе: «бессмысленная чернь изменчива, мятежна, суеверна, легко пустой надежде предана, мгновенному внушению послушна, для истины глуха и равнодушна, а баснями питается она». Годунов требует от Шуйского, который в свое время расследовал убийство царевича Дмитрия, ответа на вопрос, действительно ли царевич был убит. Шуйский клянется, что смерть была засвидетельствована надежно и добавляет, что нынешний «царевич», без сомнения, самозванец.

После ухода Шуйского Годунов в беспокойстве:

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду

Все снилося убитое дитя!..
Ужели тень сорвет с меня порфиру,
Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! чего ж я испугался?
На призрак сей подуй — и нет его.
Так решено: не окажу я страха,
Ho презирать не должно ничего...
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!

В Кракове, в доме Вишне-вецкого, Самозванец собирает вокруг себя тех, кто готов встать под его знамена. Григорий в разговоре с католическим священником ручается, что «весь мой народ, вся северная церковь признают власть наместника Петра». Здесь же Гаврила Пушкин, боярин Хрущов, бежавший из Москвы, а также сын князя Курбского, «казанского героя», который в свое время переметнулся к врагам Ивана Грозного и позже умер в изгнании, казаки с Дона, которым Самозванец обещает привилегии. Поэт подносит Лжедмитрию поэму, восхваляющую его, тот благосклонно ее принимает и дарит ему перстень, сняв со своего пальца. Все полны воодушевления и рвутся в поход на Москву.

Самозванец и Вишневецкий (чьим слугой он был раньше) останавливаются в доме воеводы Мнишека. Дается бал. Мнишек и Вишневецкий с удовольствием отмечают, что Лжедмитрий говорит и танцует только с Мариной, дочерью Мнишека. Мнишек радуется: «Ну — думал ты, признайся, Вишневецкий, что дочь моя царицей будет? а?», затем добавляет, что наказал дочери ни за что не упускать Дмитрия. Тем временем Самозванец назначает Марине свидание у фонтана. Окружающие обсуждают увлечение Дмитрия, один из кавалеров удивляется, что Дмитрий в ней нашел: «Да, мраморная нимфа: глаза, уста без жизни, без улыбки...»

Самозванец ждет у фонтана появления Марины. Самозванец волнуется, он влюблен: «День целый ожидал я тайного свидания с Мариной, обдумывал все то, что ей скажу, как обольщу ее надменный ум, как назову московскою царицей — но час настал — и ничего не помню».

Появляется Марина, Отрепьев принимается объясняться ей в любви, но та прерывает его:

Я здесь тебе назначила свиданье
He для того, чтоб слушать нежны речи

Любовника, Слова не нужны. Верю...

Затем требует, чтобы Григорий ей «тайные открыл надежды, намеренья и даже опасенья»,

Чтоб об руку с тобой могла я смело

Пуститься в жизнь — не с детской слепотой,
He как раба желаний легких мужа,
Наложница безмолвная твоя —
Ho как тебя достойная супруга
Помощница московского царя.

Самозванец пытается снова говорить о любви, просит выслушать его, говорит, что для него жизнь, «славы блеск и русская держава» — ничто в сравнении с ее любовью. Марина одергивает его, говоря, что ему «сан дороже должен быть всех радостей, всех обольщений жизни» и напоминает, что руку отдает «наследнику московского престола». Отрепьеву не нравится, что Марина избирает сан, а не его самого. Он признается Марине в том, кто он на самом деле:

Изволь, скажу: я бедный черноризец;

Обдумал я, готовил миру чудо —
И наконец из келии бежал
К украинцам, в их буйные курени,
Владеть конем и саблей научился;
Явился к вам; Димитрием назвался
И поляков безмозглых обманул.
Что скажешь ты, надменная Марина?
Довольна ль ты признанием моим?

Затем Отрепьев добавляет, что в ее руках его судьба. Марина отвечает, что видела у своих ног графов и рыцарей благородных, поэтому коленопреклоненный самозванец не поражает ее воображения.

Достоин быть успеха своего.

Она с презрением отзывается о том, что Отрепьев открылся ей из-за любви, она удивляется, как тот не проболтался еще ее отцу «из дружбы» или Вишневецкому «из верного усердия слуги». Самозванец клянется, что только одна Марина «вымучить могла признанье».

Марина отвечает еще более презрительно, спрашивает, чем он клянется, ведь он никто, и не может поклясться ни именем бога, так как перешел из православия в католичество, предав веру отцов, ни как благородный рыцарь — честью, так как он не знатного происхождения, ни царским словом, так как готов променять царский скипетр на женскую любовь.

Отрепьев, опомнившись, гордо говорит, что он Дмитрий, что «стыдно мне пред гордою полячкой унижаться», добавляет, что Марина пожалеет о своем отказе, собирается уходить. Марина спрашивает, а что если она расскажет о его «дерзостном обмане». Самозванец надменно отвечает:

He мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что более поверят польской деве,
Чем русскому царевичу? Ho знай,
Что ни король, ни папа, ни вельможи —
He думают о правде слов моих.
Димитрий я иль нет — что им за дело?
Ho я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно, и тебя,
Мятежница! поверь, молчать заставят.
Прощай.

Марина останавливает его, говорит, что теперь слышит «речи не мальчика, но мужа», что теперь перед ней снова Дмитрий, что она забывает его безумный порыв и готова стать его женой, но

Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.

Самозванец, оставшись один, с ужасом думает, что эта женщина его чуть не погубила, что легче «сражаться с Годуновым или хитрить с придворным езуитом», сравнивает Марину со змеей.

Через некоторое время войска Самозванца переходят границу Русского государства. На границе Курбский спрашивает, почему царевич «не веселится духом». Самозванец отвечает:

Кровь русская, о Курбский, потечет!
Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду на братьев; я Литву

Кажу врагам заветную дорогу!..
Ho пусть мой грех падет не на меня,
А на тебя, Борис-цареубийца!

Годунов в это время собирает дополнительные войска: рассылает гонцов к воеводам. В народе заметно брожение. Годунов говорит, что «предупредить желал бы казни», но в сложившейся ситуации не видит иного выхода.

Патриарх призывает Бориса к «духу милости и кроткого смиренья», говорит, что стоит развеять слух о том, что «расстрига» — царевич, как от него все отвернутся. Он рассказывает, как к нему приходил старец, который, ослепнув, долго лечился, но бесполезно. Однажды во сне к нему явился царевич Дмитрий и сказал, чтобы он пришел к нему на могилу. Старец так и поступил: с огромными трудностями добрался до Углича, и лишь предстал пред гробом, как прозрел. В продолжение рассказа Годунов сидит бледный, несколько раз отирает платком с лица пот. Патриарх предлагает «святые мощи» Дмитрия привезти в Москву и установить в Архангельском соборе Кремля — тогда обман самозванца станет очевиден. Все неловко молчат. Наконец берет слово Шуйский. Он говорит, что не стоит волновать людей «нежданною, столь важной новизною», обещает сам на площади народной засвидетельствовать, что Дмитрий действительно погиб. Царь соглашается с ним. Бояре расходятся, перешептываясь о реакции Бориса на слова патриарха, хвалят Шуйского, который спас положение.

Тем временем близ Новгорода Северского происходит сражение, и русские оказываются разбиты. Русские полки бегут, Самозванец останавливает преследование со словами: «Ударить отбой! мы победили. Довольно: щадите русскую кровь. Отбой!»

«Народная сцена» перед собором в Кремле. Люди ждут появления царя из собора, откуда доносится «анафема» Гришке Отрепьеву. В народе нет единого мнения, жив ли царевич. На паперти стоит юродивый Николка в веригах и железной шапке. Мальчишки дразнят его. Какая-то старуха отгоняет детей, дает юродивому копеечку, чтобы помолился за нее. Один из мальчишек вырывает у Николки копеечку. Из собора выходит царь. Николка жалуется ему, что его дети обижают, говорит: «Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича». Бояре хотят схватить юродивого, но Годунов останавливает их, просит юродивого за него молиться. Уходит. Николка ему вслед говорит: «Нельзя молиться за царя Ирода — богородица не велит».

К Самозванцу приводят пленного, у которого тот спрашивает, как обстоят дела в Москве. Пленный говорит, что Годунов «встревожен потерею сражения и раной Мстиславского, и Шуйского послал начальствовать над войском». Басманов «высоко поднялся», теперь заседает в Думе. В городе не прекращаются казни, тюрьмы битком набиты, и «государь досужною порою доносчиков допрашивает сам». Самозванец интересуется количеством московского войска, оказывается, его около пятидесяти тысяч. Несмотря на то, что у него самого лишь восемь тысяч, Самозванец назначает назавтра бой.

В бою Лжедмитрий оказывается наголову разбит. После сражения он жалеет своего раненого коня, который издыхает у него на глазах. Снимает с него седло («Пусть на воле издохнет он»). Лжедмитрий ругает «изменников-запорожцев», которые дрогнули под натиском неприятельских войск. Остановившись на ночлег с горсткой своих сподвижников, Самозванец засыпает. Пушкин говорит:

Разбитый в прах, спасается побегом.
Беспечен он, как глупое дитя;
Хранит его, конечно, провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать.

В Москве, в царских палатах Годунов негодует на то, что Самозванец, несмотря на то, что был разбит, снова собрал войско «и нам со стен Путивля угрожает». Борис говорит, что командовать войском поставит тех, кто действительно умеет это делать, а не представителей знатных родов. Хочет назначить Басманова предводительствовать войском. Басманов одобрительно отзывается о намерении «презреть ропот знатной черни» и к словам царя, который заявляет:

Лишь строгостью мы можем неусыпной

Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь, разумный самодержец,
Так думал и его свирепый внук.
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро — не скажет он спасибо;
Грабь и казни — тебе не будет хуже.

Борис уходит, Басманов радуется открывающимся личным перспетивам. Внезапно вбегают слуги, крича, что «царь занемог»: «На троне он сидел и вдруг упал — кровь хлынула из уст и из ушей».

Борис умирает и просит оставить с ним наедине сына. Оставляя его на троне вместо себя, Борис дает ему советы:

... Я ныне должен был
Восстановить опалы, казни — можешь
Их отменить; тебя благословят,
Как твоего благословляли дядю,
Когда престол он Грозного принял.
Co временем и понемногу снова

Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет.
В семье своей будь завсегда главою;
Мать почитай, но властвуй сам собою —
Ты муж и царь; люби свою сестру —
Ты ей один хранитель остаешься...

Норис готовится принять перед смертью постриг, заставляет бояр «целовать крест» своему сыну Федору. Te целуют.

В ставке разговаривают Басманов и Пушкин. Пушкин пытается щедрыми посулами переманить Басманова на сторону Самозванца. Басманов отвечает, что «и так Федором высоко уж вознесен», говорит, что войск у них достаточно, намного больше, чем поляков. Пушкин признается, что войско поляков «дрянь», «казаки лишь села грабят», поляки «лишь хвастают, да пьют», затем добавляет:

Ho знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?
He войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да! мнением народным...

Пушкин призывает еще раз Басманова подумать, уходит. Басманов:

Предупредить разрыв потока бурный,
И самому... Ho изменить присяге!..

«Народная сцена» возле Лобного места. Московский люд собрался послушать, что скажет им «боярин», посланный «царевичем» (т. е. Лжедмитрием). Появляется Пушкин, сообщает, что «божий суд уж поразил Бориса. Димитрию Россия покорилась», добавляет, что Басманов «сам с раскаяньем усердным свои полки привел ему к присяге», затем спрашивает:

Народ отвечает: «Вестимо, нет».

Пушкин обещает всевозможные милости народу от «царевича».

Народ кричит: «Да здравствует Димитрий, наш отец!», затем раздаются призывы идти в царские палаты и «вязать Борисова щенка». Народ бежит в Кремль с криками-

Вязать! топить! Да здравствует Димитрий!
Да гибнет род Бориса Годунова!

«Народная сцена» перед домом Бориса. Разговоры в народе: одни говорят, что нечего жалеть детей Бориса, что все племя Годуновых «проклятое». Другие возражают, что «отец был злодей, а детки невинны». Бояре входят в дом. В народе предполагают, что они хотят привести к присяге Федора. Из дома слышен визг. Затем появляется боярин Мосальский и объявляет, что «Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы». Народ в ужасе молчит.

Мосальский спрашивает, почему присутствующие молчат, призывает их кричать «Да здравствует царь Димитрий Иванович!». Народ безмолвствует.