Это стихотворение является своеобразной квинтэссенцией последнего, начатого поэмой «За далью—даль», этапа творческой эволюции А. Твардовского, в чем нетрудно убедиться, даже ограничившись пока сопоставлениями с уже рассмотренными произведениями.
Ведущие образы стихотворения — береза и Кремль. Посмотрим, какова их содержательная и стилистическая окраска. Будем особенно внимательны к эпитетам. В том числе и с помощью эпитетов осуществляется в тексте соединение-борение имперского и провинциального, официального и сокровенного.
К заглавным образам примыкают все остальные, и в целом они символизируют две версии национальной истории: утвержденной в инстанциях и неписанной. Если кремлевские куранты и башни — это метонимии столицы и государства, то пробившаяся «самосевом», против державной воли и вроде бы нелепая в цитадели власти простецкая береза представлена поэтом как посланница мира низового, демократического, как хранитель народной памяти — беспристрастный свидетель, летописец и судья («Ив кольцах лет вести немой отсчет // Всему, что пронесется, протечет // На выезде, где в памятные годы // Простые не ходили пешеходы...»).
Однако не следует утверждать, что образы березы и Кремля лишь противопоставляются здесь, — скорее они находятся в сложных отношениях взаимодополнения.
«По праву памяти». Книга «Из лирики этих лет» — одна из безусловных (наряду с «Василием Теркиным» и «Домом у дороги») художественных вершин А. Твардовского. Ho главными вехами на его большом и сложном творческом пути остаются, конечно же, поэмы. В этом смысле итоговым произведением писателя считается именно поэма «По праву памяти», складывавшаяся в 1963—1969 годах, но впервые опубликованная на родине только через 18 лет после создания. Поэма множеством нитей-мотивов была связана и со знаменитым «путевым дневником», и с лирикой 50—60-х годов.
Поэма, действительно, итоговая. Причем с первой строчки, первого четверостишия:
Смыкая возраста уроки,
Сама собой приходит мысль —
Ко всем, с кем было по дороге,
Живым и павшим отнестись.Именно возраст, личный и социальный опыт автора позволяют ему говорить по праву памяти, к этому побуждает его и долг перед живущими и особенно перед погибшими, судьбы которых многократно оболганы. Текст выглядит как взволнованный, прямой и честный монолог. Ho верный своей «генеральной думе» поэт и здесь озвучивает собственное слово голосами живых и павших, своего и новых поколений. Жанр укрупняется, включая в себя завещание и инвективу, исповедь и проповедь, мемуарное и публицистическое начала.
Твардовский возвращается к личному и общему прошлому, но тревожить память вынуждает его и настоящее: из бесповоротно как будто бы пройденного заново вынырнули начальники-«молчальники», и тема сталинщины для поэта опять «зазвучала свежо и властно». Ho в новых обстоятельствах середины и конца 60-х годов она значительно углубляется: рассуждения о «культе личности Сталина» переводятся в разговор об ответственности человека за происходящее, о неусыпной памяти.
Первая глава поэмы — «Перед отлетом» — автобиографическая. Автор с нежностью и юмором вспоминает о себе и своем друге, какими они были «Жизнь тому назад...», о наивных мечтах и ясных нравственных представлениях.
Обратите внимание на то, что этот образ не только ироничен (в частности, за счет выразительной рифменной связки со словосочетанием «нас, дружков»). Одновременно в нем дано грозное предзнаменование того, как разительно разойдутся, а затем жестоко столкнутся юношеский порыв, чистая мечта и безжалостная историческая реальность.
Этот конфликт, несколько приглушенный в творчестве А. Твардовского прежде, но определявший, как мы уже говорили при разборе цикла «Памяти матери», всю его человеческую и поэтическую судьбу, откровенно развертывается во второй, центральной и наиболее объемной, главе «По праву памяти». «Великий перелом» происходил на рубеже 20—30-х годов не только в экономике — переламывались души людей, в них уничтожалось самое исконное: близкое превращалось в далекое («Ты здесь, сынок, но ты нездешний...»), лучшие годы жизни — в худшие:
О, годы юности немилой,
Ее жестоких передряг.
То был отец, то вдруг он — враг.
А мать?
Ho сказано: два мира,
И ничего о матерях...Используя обычное юношеское стремление вырваться из родного гнезда, власть окончательно порабощала приближаемого к себе человека. Однако, заклиная его забыть, «откуда вышел родом», сама она не забывала ничего. Поэтому искренне поверившие и доверившиеся ей молодые люди оказались не только под угрозой нравственного самоуничтожения («И лжесвидетельствуй во имя, // И зверствуй именем вождя»), но еще и в качестве вечных должников и заложников диктатуры. Их удел отныне — «Быть под рукой всегда — на случай // Нехватки классовых врагов». Трагическое положение усугубило трагическое раздвоение личности. Ho вскоре и классовый признак, в жертву которому приносились общечеловеческие ценности, утратил значение: во враги народа равно стали попадать «Сын кулака иль сын наркома, // Сын командарма иль попа...». Все отступало перед новой религией, новым божеством.
В последних поэмах («За далью — даль», «Теркин на том свете», «По праву памяти») образ Сталина— один из главных и самый меняющийся, отражающий общую идейно-художественную эволюцию А. Твардовского.
В качестве самого стойкого антипода «отцу народов» выступает в поэме «По праву памяти» отец родной — Трифон Гордеевич Твардовский. Два этих образа нераздельны в творчестве поэта, как сообщающиеся сосуды: возвышение одного обязательно вызывало понижение другого, определяя преобладание в текстах государственного или общечеловеческого пафоса. С середины 50-х годов в творчестве поэта все чаще возникают образы, близкие по духу и происхождению отцу родному (тетка Дарья и Теркин в поэмах, мать и береза в лирике), однако сам поэт непосредственно появляется только в поэме «По праву памяти». По аналогии с циклом «Памяти матери» центральную часть этой поэмы можно было бы озаглавить «Памяти отца».
В памяти о Трифоне Гордеевиче поэт черпает духовную поддержку. Он ощущает себя хранителем тех крестьянских и общечеловеческих традиций, от которых Твардовский-старший не отступал никогда и к которым самостоятельно, с трудом, но постоянно пробивался его сын. В конце 60-х годов ему мешали препятствия не только внутренние, но и внешние. Вот почему с такой болью и так резко начинается последняя глава поэмы:
Забыть, забыть велят безмолвно,
Хотят в забвенье утопитьЖивую быль. И чтобы волны
Над ней сомкнулись. Быль — забыть!
На протяжении всего творческого пути А. Твардовский отстаивал право на память как возможность и необходимость говорить правду.
Между тем на публикацию поэмы в 1969 году было наложено партийно-чиновничье вето. Это стало личной трагедией А. Твардовского, которую вместе с гибелью своего журнала он пережить не сумел. Однако встретившаяся с читателями лишь во время перестройки поэма оказалась удивительно актуальной как дневник трудного прозрения, серьезного и многосложного идейного поворота. He только страницы истории открываем мы, знакомясь с поэмой «По праву памяти» и лирикой Твардовского, мы открываем и самих себя, учимся у поэта ломать стереотипы, духовно преображаться.