Из истории создания повести. Повесть «Женьшень» (1933) появилась в результате двух путешествий писателя, совершенных им в 1931 году. Первое — в Свердловск, на строительство Уралмаша, второе — на Дальний Восток. В Дневнике 1931 года Пришвин пишет о происходящем в стране: «Да, страдание огромно (аресты без конца), но <...> строится невидимый град и растет». «Жень-шень», как и большинство произведений писателя советского периода, — результат его участия в деле строительства «Града Невидимого Отечества», невидимого града русской души, не уничтожимой никаким насилием. Повесть написана как философская сказка о пути человека, сознательно выходящего из войны, немирного состояния бытия и обращающегося к творчеству «новой, лучшей жизни людей на земле».
Композиция и основные мотивы. В первой главе повести (всего в ней 16 глав) обозначены время и место действия, здесь появляются основные герои (Лувен, Хуа-лу, Серый Глаз, Черноспинник), детально раскрывается предыстория главного героя, у которого, как это нередко бывает у Пришвина, нет имени и который в произведении выступает рассказчиком. Такой способ изображения главного героя (героиня также существует в тексте как «она», хотя все другие герои, даже звери, имеют свои имена) исполнен глубокого художественного смысла. Он создает эффект исповедальности и достоверности свершающейся на наших глазах истории человеческого «я».
Своеобразие пришвинского героя-рассказчика определяется, во-первых, его автобиографичностью (сюжет связан с духовно-нравственными исканиями писателя, с событиями его внутренней жизни, в частности с историей его давней любви к В. П. Измалковой); во-вторых, родством пришвинской художественной прозы с его дневниковой прозой, где герой — творец и летописец (рассказчик) собственной жизни.
В повести четко обозначено время действия — 1904 год, однако контуры исторических событий (а это время русско-японской войны) предельно размыты. Для автора важнее другое: символическая ситуация выхода героя-рассказчика из войны. Герой, сапер-химик, «долго терпел», участвуя в боевых действиях, «и когда воевать стало бессмысленно, взял и ушел». Смысл мотива ухода, важнейшего в жизни и творчестве Пришвина («Кащеева цепь», «Повесть нашего времени»), — в возвращении человека к самому себе и к истинной жизни мира, в духовном прорыве человека к безусловному. «Уход» героя-рассказчика связан с мотивом смерти-воскресения. Герой переживает смерть («Как гудел роковой снаряд, подлетая к нашему окопу, я слышал и отчетливо помню и посейчас, а после — ничего. Так вот люди иногда умирают: ничего! За неизвестный мне срок все переменилось вокруг: живых не было...»), следствием чего и становится его духовное возрождение к новой жизни — вне войны.
Герой-рассказчик, которого «с малолетства манила неведанная природа», уходит, «сам не зная куда», но оказывается — почти по законам сказочного превращения — в удивительном краю. Сначала это Маньчжурия, где «долины с такой травой, что всадник в ней совершенно скрывается, красные большие цветы — как костры, бабочки — как птицы, реки в цветах». Из этого сказочного, но чужого края начинается путь героя в Россию, на родину, которую он находит в распадке, захваченном китайскими охотниками. Здесь он встречает Лувена, становящегося его «духовным отцом». Место действия в повести, таким образом, поистине необычная земля: она на границе войны и мира, «рая» и реальной России, Востока (китайской культуры) и России.
Истории создания героем своей новой родины («Арсеи») посвящены II—XV главы повести, в которых показана каждодневная жизнь людей и зверей от лета (начало действия) до лета, когда вновь приходит осень (время действия в XV главе). Мотив родины в повести двусоставен. Его первая смысловая грань связана с образом реликтового корня жень-шеня и с темой зверей третичной эпохи, оленей, которые «не изменили своей родине», когда она оледенела, и в период климатической катастрофы приспособились к новым условиям. Вторая грань — тема «общей родины» людей.
Так, в предыстории героя-рассказчика соединяются мотивы катастрофы, изменяющей облик земли («оледенение»), войны, смерти, ухода и духовного возрождения человека, «рая», края «неведанной природы», неродной (чужой) земли, родины.
Писатель заставляет услышать гул и «шелест жизни» этого края и его «необыкновенную, живую, творческую тишину», «музыку тишины», которую «устраивает» «бесчисленное множество, неслыханное, невообразимое число кузнечиков, сверчков, цикад и других музыкантов». Великое многообразие жизни природы в пространстве с бесконечной вертикалью и горизонталью писатель показывает при помощи большого количества цветовых, световых, звуковых деталей и образов, нередко метафорических; он соединяет панорамное изображение жизни и крупный план, когда каждое открывается как единственное.
Ощущение бесконечного многообразия и полноты жизни возникает в «Жень-шене» и потому, что писатель изображает «великий круговорот» времен года.
Раскрывая перед читателем красоту и великолепие природы, Пришвин вместе с тем говорит о ее разрушительных, смертоносных силах, ее глубинном трагизме, который постигает герой-рассказчик во всей полноте, непостижимости и неподвластности человеку в сцене гибели «прекрасных оленей» Серого Глаза и Черноспинника (гл. XV). Разрушительное начало герой-рассказчик открывает не только в природе, но и в собственной душе. Оно определит его отношение к героине (к «ней»), сыграет важную роль в судьбе Лувена; оно, как это ни парадоксально, роднит и сближает мир природы и человека, свидетельствует о единстве их судьбы. Тема страдальческой и трагической судьбы живого раскрывается, в частности, в словах героя-рассказчика: «Так отчего же, если кругом так прекрасно, является эта как будто смертельная боль?» Таким образом, в «Жень-шене» Пришвин предстает художником трагического мироощущения.
В центральных главах повести (II—XV) с их «мерным ходом большого времени» писатель показывает новый этап духовного становления героя-рассказчика. «Самым большим событием» его жизни в краю «неведанной природы» становится встреча с «ней», похожая на сказку о царевне-лебеди. Только здесь, в долине цветов Зусухэ, в женщину превращается олень-цветок Хуа-лу.
История отношений героя-рассказчика и женщины, приехавшей на пароходе с переселенцами, предстает в повести как драма любви, непонимания, утраты, не поддающаяся логическому объяснению. Герой будет разгадывать ее загадку всю жизнь. Понять ее помогают три ассоциативно связанных друг с другом эпизода. Первый — встреча героя-рассказчика с Хуа-лу (гл. II), когда в нем боролись два человека: зверя-охотника, привыкшего присваивать себе, а значит, уничтожать «прекрасное мгновенье», и человека, который сохраняет это мгновение нетронутым и так «закрепляет в себе навсегда». Второй эпизод — встреча героя-рассказчика с «ней» (гл. III), когда он ведет себя по отношению к женщине так же, как и по отношению к Хуа-лу — «не хватает за копытца». Третий эпизод — это история превращения Лувена из человека, «губящего жизнь диким звероловством», в «глубокого и тихого» искателя корня жизни с родственным вниманием ко всему и каждому (гл. VIII).
Лувен был глубоко обижен при семейном разделе и ушел в тайгу смертельным врагом родного брата. Первые десять лет его звероловства были для него «жизнью для доказательства» того, что он не хуже, а, может быть, и лучше своего брата. Когда он вернулся домой, оказалось, что доказывать было некому: после страшного мора в живых осталась только жена брата с кучей ребятишек. Это и привело к «глубокому перелому» в сознании Лувена. История эта свидетельствует о бессмысленности жизни человека «для доказательства», ради идеи. Самое важное в этом эпизоде то, что история Лувена рассказана не им самим, а сочинена героем-рассказчиком и становится для него не столько обнаружением тайны «превращения» Лувена, сколько путем к самопознанию, открытию в себе человека, «зашитого схемами», увидевшего в любимой женщине обыкновенную сказочную царевну и не сумевшего разглядеть ее неповторимого лица.
Горе утраты любимой так велико, что герой переживает его как «расстрел»: «будто огромные белые стрелки... расстреливают меня... чтобы я, расстрелянный, уничтоженный, сам в себе жил, мучился и через эту необходимую муку все понял» (гл. IV).
Центральный символ повести. Словно в сказке, когда попавшего в беду героя спасают чудесные вещи, на помощь герою-рассказчику приходит жень-шень — «драгоценный реликт», растение, сумевшее, как и олени, звери третичной эпохи с их целебными пантами, пережить много эпох в истории Земли за десятки тысяч лет и остаться самим собой. Для Пришвина жень-шень — символический образ творческих сил жизни в природе и человеческой душе, тех созидательных сил, которые соединяют миллионы людей в их многовековой истории и благодаря которым жизнь сохраняется и изменяется к лучшему. Герой-рассказчик, видящий склонившихся над жень-шенем и благоговейно созерцающих его маньчжуров (гл. V), воспринимает цветок как свидетельство великой тайны жизни.
«Творческая сила корня жизни», с точки зрения писателя, в том, «чтобы выйти из себя и себе самому раскрыться в другом». Герой-рассказчик, постигая свой корень жизни, «выходит из себя», из своего горя и себе самому раскрывается в Лувене, в «неведанной природе», в деле своей жизни — древнем и вместе с тем «самом новом деле» охраны и разведения прекрасных исчезающих зверей, наконец, в женщине, которую он полюбил. Жень-шень помогает герою-рассказчику понять, «какая неистощимая сила творчества заложена в человеке», он становится в повести символом духовного становления человеческой личности, связанного с самопознанием, внутренними исканиями, творчеством собственной жизни и, что очень важно для Пришвина, с выходом из горя и страдания к радости (см. IV гл.). Все это особенно очевидно раскрывается в отношении героя-рассказчика к природе.
Смысловые итоги повести. Попав в край «неведанной природы», герой осознает ограниченность выученного «в книгах о жизни природы, что все отдельно, люди — это люди, животные — только животные» и по-новому видит окружающее: «все на свете» стало ему «как свое», «как люди» (гл. IV). Однако со временем он начинает чувствовать необходимость выйти за пределы того миропонимания, которое открылось ему через Лувена, родственным вниманием соединяющего в единое целое все окружающее. В сюжете это связано с эпизодом, когда герой-рассказчик, ставший для своего «духовного отца» «капитаном» (гл. VII), обнаруживает, что «Лувен похож на рогача с несменными костяными рогами» (гл. XII), то есть, по сути, остановился в своем духовном развитии.
Мысль писателя, однако, не в том, чтобы отказаться от многовекового, передающегося из поколения в поколение опыта жизни человека в природе, которым владел Лувен, а в том, чтобы соединить этот древний опыт с «методами современного знания», с потребностями изменяющейся жизни.
Содружество героя-рассказчика и Лувена в деле создания оленьего питомника, а потом и заповедника для охраны и разведения жестоко истребляемых зверей раскрывает мысль писателя о том, что творчество жизни возможно лишь благодаря соединению опыта отцов и детей, древнего и современного знания, опыта Востока и европейской культуры, внутреннего устроения души и внешнего преобразования жизни, наконец, соединению «творческих сил» культуры и природы.
То понимание природы, к которому герой-рассказчик в конце концов приходит, очевиднее всего раскрывается в сцене, когда он пытается вернуть оленей после их побега из питомника (гл. XV). Как исследователь и ученый, он отказывается мерить оленей «по себе»: их мир — другой, но вместе с тем он осознает «с ними родство» и чувствует их по-родственному. Писатель изображает природу и человека как два разных и родных мира, «идущих» по «общей тропе» жизни. Свидетельство тому целый ряд ассоциативно связанных друг с другом образов, эпизодов, мотивов: прекрасные черные блестящие глаза Лувена, Хуа-лу и женщины; корень, на который наступил олень и который «замер», и жизнь героя-рассказчика, утратившего любимую; олень с «бессменными рогами» и Лувен, остановившийся в своем развитии; смена рогов у оленей и момент, когда герой-рассказчик «сбрасывает с себя все созданное, как олень свои рога»; осенний «гон» оленей и «любовный пробег» человека по земле.
Глубинную духовную связь, единую судьбу, сотворчество человека и природы раскрывает в повести символический образ «предрассветного часа», времени «строительства утренней радости», когда человек, «соединенный со всеми силами природы в единое целое», участвует в незаметной и бескорыстной работе «всех соединенных сил мира», из которой рождается новый день и благодаря которой продолжается жизнь. Очевидно: пришвинское понимание отношений человека и природы, воссозданное в «Жень-шене», противостоит представлениям современников писателя о том, что природу человека, земли, мира можно легко изменить «в лучшую сторону», противостоит разрушительной идее преобразования природы.
В заключительной главе повести, своеобразном эпилоге, завершаются сюжетные линии Лувена, Хуа-лу, героя-рассказчика, это финал сказки о крае «неведанной природы», чудесной «Apcee», родине, которую создают себе герои. Точное время действия («Прошло десять лет... и еще год прошел... и еще год...» Если бы не последнее многоточие, то с уверенностью можно было бы утверждать, что действие происходит в 1917 году) особенно явно подчеркивает «сказочный» характер происходящего в повести, безусловной реальностью которого остается трагизм жизни и бесконечное становление человеческой личности, обращенной к творчеству «новой, лучшей жизни людей на земле».