Писатели-сентименталисты поняли, что самый обычный человек с развитой душой и чувствительным сердцем может оказаться интереснее, чем разумный герой без страха и упрека, не наделенный даром тонко чувствовать. Чувствительный человек способен находить источник радости и утешения во всем, что его окружает: в природе, в дружбе, в любви. Ведь он наслаждается собственными эмоциями и умеет сопереживать ближнему, сострадать ему в горе, сорадоваться ему в счастье. Другими словами — соединять жизнь своей души с душевной жизнью друга или подруги. Недаром слова, начинающиеся на «со» (сочувствие, co-знание, совесть), стали для сентименталистов излюбленными.
Главное же заключалось в том, что сентименталисты пришли к совершенно новому взгляду на человека. До сих пор считалось, что люди поступают по-доброму, потому что так им велит долг. Главенствовала система рациональных представлений о добре и зле, о правде и неправде. Сентименталисты же были убеждены в обратном: совершая добрые поступки, человек следует не какому-то абстрактному долгу, а своей собственной природе, которую цивилизация может лишь искажать. (Классицисты, как вы помните, считали современную цивилизацию опорой человеческой нравственности.) Мы прислушиваемся к голосу своего сердца, и в этом залог счастья. Значит, нет нужды в прописных истинах, в строгой нормативной морали — общественной, религиозной, житейской. Достаточно «образовать» сердце с помощью искусства, «тронуть», «умилить» его, развить душу дружеским общением — и мы вернемся к своему изначальному, естественному состоянию. Именно сентименталисты впервые заговорили о возможности нежной дружбы между мужчиной и женщиной, без примеси любовных отношений.
Литература, считали сентименталисты, должна в первую очередь интересоваться обыденной жизнью незнатных людей; изображать их на лоне природы, в сельской обстановке, где отсутствуют пороки шумного города — зависть, борьба честолюбий, денежный расчет. От истории событий надо незаметно переходить к истории чувств. При этом литература сохраняет привычный нам по эпохе классицизма нравоучительный тон, стремится не столько развлекать, сколько воспитывать читателей. Ho воспитывает не на примерах героических, исторических, религиозных, а на примерах их частной, «домашней» жизни.
Новая этика, новая иерархия ценностей и представлений о человеке и мире — все это потребовало от сентименталистов поиска новых форм художественного самовыражения. Вы уже знаете, что писатели-сентименталисты нередко стилизовали вымышленные сюжеты под настоящий документ: письмо, дневник, воспоминания. А после того как в свет вышел роман замечательного и очень остроумного английского романиста Лоренса Стерна «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» (1768), в моду вошел жанр путевых заметок, героем которых становился сам автор. Рассказ о его впечатлениях от увиденного (то есть о его душевной жизни!) был для читателя гораздо интереснее и важнее, чем рассказ о самом увиденном, о «реальной» Франции или о «реальной» Италии, куда рассказчик Стерна так и не добрался. (По крайней мере, на страницах своего «Сентиментального путешествия».)
Писатели-классицисты создавали свои поэмы, драмы, трагедии по тому же принципу, по какому современный школьник обычно пишет экзаменационные сочинения: вступление, основная часть, заключение, выводы... А писатели-сентименталисты от так называемого плана отказывались наотрез. Да и какой может быть план, если единственная цель писателя-сентименталиста — передать естественный поток чувств, его прихотливое движение. У чувства не бывает «вступлений» и «выводов». К чему же тогда все эти условности в литературе, повествующей об истории чувств?..
Поскольку же большая часть литературных знатоков, критиков были воспитаны в духе старой литературной традиции и всячески порицали «неправильные» романы сентименталистов, те отвечали своим оппонентам остроумнейшими и подчас ядовитыми пародиями. Так, незадолго до «Сентиментального путешествия» Стерн напечатал роман «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» (1760—1767). Здесь в соответствии с классическими нормами есть «вступление». Ho помещено оно не в начале сочинения, а ближе к середине. Словно автор вдруг спохватился и вклеил пропущенный кусок куда попало. Поскольку же всем заранее ясно, о чем во вступлении может быть сказано, автор поленился заполнять бумагу бессмысленными словами и оставил несколько страниц пустыми, «белыми». (Так, с пустыми страницами, без текста, этот роман печатается и поныне.)
Сентименталисты добродушно и весело расшатывали устои рационалистической культуры. А их современники, которых позже назовут предромантиками, постепенно прививали читающей публике вкус ко всему таинственному, непознанному, страшному, величественному, не подчиняющемуся скучным правилам современной цивилизации. То есть ко всему тому, что классицисты и просветители считали проявлением стихийного, «звериного» начала в человеке и стремились обуздать с помощью разумной гармонии в музыке, прекрасной ясности стиля — в поэзии, высокой страсти — в театральной трагедии.
Так английские писатели-предромантики Хорас (Гораций) Уолпол («Замок Отранто», 1765), Анна Радклиф («Удольфские тайны», 1794) и другие создали новую разновидность жанра романа — готический роман, или роман ужасов. На долю героев такого романа, действие которого должно было протекать в старинном замке или в аббатстве, населенном привидениями, сверхъестественными силами, выпадают невероятные приключения. Иррациональные обстоятельства почти неизменно оказываются сильнее разумной воли человека... И недаром этот жанр назвали готическим. Готика — архитектурнохудожественный стиль, принятый в европейском градостроительном искусстве XIII—XVI веков; огромные стрельчатые готические соборы с цветными окнами-витражами и гигантскими ажурными башнями неудержимо устремлялись ввысь, к небу. Просветителям эта архитектурная безудержность казалась образцом средневекового варварства, стихийности, неуравновешенности. Ей противостоял размеренный, «аккуратный», продуманный до мельчайших деталей (и чуть приземленный) архитектурный стиль классицизма. А для писателей-предромантиков готика — градостроительный прообраз современного мира, непредсказуемого, готового вырваться за пределы земного тяготения, постоянно ощущающего таинственную мистическую угрозу.
Кроме того, предромантикам претило пренебрежение классицистов к национальным корням культуры, презрение к «дикой старине». Напротив, они были убеждены, что именно в древности культуре (при всей ее не-утонченности) были открыты величайшие художественные истины, утраченные впоследствии, по мере того как развивалась цивилизация. Предромантики начали собирать и публиковать памятники старинной народной поэзии, фольклора, а подчас, когда поиски не приводили к желаемому результату, они попросту придумывали такие памятники и выдавали свои сочинения за расшифрованные записи давнишних времен. Попросту совершали литературную мистификацию.
Самой знаменитой литературной мистификацией в мире стало появление в 1761 году книги поэм барда (то есть сказителя) IV века Оссиана. Издатели объявили о грандиозном научном открытии, — мол, найдены эпические сказания древних шотландцев, горцев, говоривших на гэльском языке. Под маской переводчика скрывался шотландец Джеймс Макферсон (1736—1796), который собирал горский фольклор и на основе полученных материалов сочинял поэмы о Фингале, короле легендарного древнего государства Морвен. Свои сочинения он приписывал никогда не существовавшему Оссиану. Получалось нечто загадочное, фантастическое, дисгармоничное и завораживающее. Действие поэм происходило, как правило, в сумерках или ночью — так что героически-мрачные лица воинов, персонажей поэм, освещал яркий и холодный свет луны; все это создавало таинственную, волнующую атмосферу. То была не настоящая древность, но образ древности, понятный людям второй половины XVIII века, отвечающий их предромантическим вкусам и представлениям о седой старине. Поэмы Оссиана произвели переворот в литературе Европы: многочисленные переводы, подражания, вариации заполнили книжные рынки Англии, Франции, Германии, с некоторым опозданием — и России.
Сентиментализм и предромантизм стали предвестием будущих художественных открытий, их упреждающим эхом. Все чувствовали: в литературе наступает новая эпоха.