План пересказа
1. Бедный художник Чартков покупает портрет.
2. Сны Чарткова. Появление в реальности того, что он видел во сне.
3. Художник становится тщеславным. Его работы все более бездарны.
4. Потерявший талант художник видит гениальную картину, присланную из Италии.
5. Он скупает лучшие произведения искусства и уничтожает их. Смерть Чарткова.
6. Аристократ рассказывает об известном ростовщике. Истории о несчастьях людей, бравших у него деньги взаймы.
7. Портрет делает несчастным другого обладателя, затем еще многих людей.
8. Рассказ художника о дьявольской силе портрета.
Пересказ
Часть I
Повесть начинается с описания картинной лавочки на Щукином дворе. По тому, что изображали художники и что покупали в лавке посетители, уже можно судить о деградации их вкусов.
Именно перед этой лавкой остановился молодой художник Чартков. Бедное одеяние художника говорило, что он был предан своему труду и не заботился о своем наряде. Он сначала «внутренне смеялся над этими уродливыми картинами», затем задумался, «кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось все глубокое его унижение?» Чартков так долго застоялся, что проворный купец уже принялся связывать вместе несколько картин, чтобы продать ему. Художнику показалось неудобным уходить ни с чем, и он стал рыться в куче старого хлама в надежде что-нибудь отыскать.
Когда хозяин обратился к Чарткову снова, тот уже стоял неподвижно перед одним портретом. «Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым... Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и все старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию странною живостью». Хозяин буквально навязал ему этот портрет. Чартков купил его, не понимая, зачем он это сделал. Настроение его тут же испортилось, «досада и равнодушная пустота обняли его в ту же минуту». Усталый, он притащился в очень бедное и грязное жилище. Дверь ему открыл Никита, натурщик, краснотерщик и выметатель полов в одном лице. Он рассказал, что приходил хозяин комнат за деньгами. Художником овладело «ненастное расположение духа».
Казалось бы, Чарткова ждало прекрасное будущее, он должен был стать великим художником, потому что у него было главное — талант, на что ему указывал еще и его профессор. Но профессор предупреждал Чарткова: «...у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь... Берегись; тебя уже начинает свет тянуть; уж я вижу у тебя иной раз на шее щегольской платок, шляпа с лоском... Обдумывай всякую работу, брось щегольство — пусть их набирают другие деньги. Твое от тебя не уйдет».
Иногда хотелось ему кутнуть, щегольнуть, но при всем том он мог взять над собою власть. Временами он мог позабыть все, принявшись за кисть, и отрывался от нее не иначе, как от прекрасного прерванного сна. Но трудностей возникало все больше и больше. Чартков влачил иногда нищенское существование, и, когда случалось, что хозяин по десять раз на дню приходил требовать плату, ему рисовалась завидная участь богатого художника. «Зачем я мучусь и, как ученик, копаюсь над азбукой, тогда как мог бы блеснуть ничем не хуже других и быть с деньгами».
Чарткова начинают тревожить странные, страшные сны. Будто портрет оживает, и из него выходит старик — призрак с тяжелыми свертками, на которых написано «1000 червонных». Ему кажется, что один сверток выпадает из рук старика, художник жадно его хватает и смотрит, не заметит ли старик. Очнуться его заставил стук в дверь. Это пожаловали хозяин и квартальный надзиратель требовать оплаты за жилье. Чартков объясняет, что платить ему пока нечем. Квартальный замечает страшный портрет, задевает его и оттуда выпадает один из таких свертков в синей бумаге с надписью «1000 червонных». Молодой человек бросается к свертку, судорожно сжимает его в руке. Ему удалось выпроводить гостей, пообещав к вечеру заплатить и съехать. Запершись в комнате, он пересчитал деньги и стал думать, откуда они могли там взяться. Он решает: «Теперь я обеспечен, по крайней мере, на три года, могу запереться в комнату, работать... И если поработаю три года для себя, не торопясь, не на продажу, я зашибу их всех, и могу быть славным художником». Но «извнутри раздавался другой голос, слышнее и звонче», словом, в Чарткове проявились человеческая слабость, жажда блеснуть, щегольнуть, пожить в свое удовольствие. И этот второй голос постепенно одерживает верх.
Чартков начинает жить по-другому: «в душе его возродилось желанье непреоборимое схватить славу сей же час за хвост и показать себя свету». Он переезжает на новую квартиру, к нему приходят первые посетители. Он пишет свой первый портрет, вкладывая в него весь имеющийся талант: «...работа его завлекла. Уже он позабыл все, позабыл даже, что находится в присутствии аристократических дам, начал даже выказывать иногда кое-какие художнические ухватки, произнося вслух разные звуки, временами подпевая, как случается с художником, погруженным всею душою в свое дело».
Он с нетерпением ждал следующего сеанса, когда сможет опять вернуться к работе. «Работа заняла его всего, весь погрузился он в кисть, позабыв опять об аристократическом происхождении оригинала. С занимавшимся дыханием видел, как выходили у него легкие черты и это почти прозрачное тело семнадцатилетней девушки».
Вскоре Чартков понимает, что его старанье, кропотливый труд, желание изобразить «всякий оттенок» человека и, наконец, его талант никому не нужны. Портрет, в который художник вложил всю душу, был не принят, а портрет Психеи, в котором обнаруживалось лишь небольшое сходство с девушкой, заказавшей картину, вызвал у дам радостный крик изумления. Художник был щедро одарен деньгами, улыбками, комплиментами, приглашениями на обеды, «словом, получил тысячу лестных наград». Портрет наделал в городе шума. Чартков был буквально атакован посетителями, которые постепенно погубили его талант. Они не понимали настоящего искусства. Каждый стремился удовлетворить свое самолюбие. И, презирая их, художник начинает им угождать: «Кто хотел Марса, он в лицо совал Марса, кто метил в Байрона, он давал ему байроновское положенье и поворот...»
Скоро он уже сам начал дивиться чудной быстроте и бойкости своей кисти. Все были в восторге и провозглашали его гением. Скоро в Чарткове нельзя было узнать скромного художника. Он позволял себе теперь изъясняться резко о других художниках и об искусстве, он возомнил себя гением, имеющим право ругать великих художников - Рафаэля и Микеланджело. До такой степени он был избалован славой, хвалой, которые были «куплены им за свои же деньги», что ему стало скучно. Знавшие Чарткова раньше не могли понять, как мог исчезнуть в нем талант, который проявился так ярко в самом начале его жизненного пути? Он перестал верить во вдохновенье, все его мысли и чувства обратились к золоту. Он «готов был обратиться в одно из тех странных существ, которых много попадается в нашем бесчувственном свете, на которых с ужасом глядит исполненный жизни и сердца человек, которому кажутся они движущимися каменными гробами с мертвецом внутри наместо сердца».
Но одно событие потрясло и всколыхнуло его «жизненный состав». Событием этим оказалось приглашение в Академию художеств для обсуждения нового, присланного из Италии произведения русского художника, одного из прежних его товарищей, который от всего отказался, все отдал искусству.
И вот Чартков в зале, где уже целая толпа посетителей. Всюду царствовало глубочайшее безмолвие. Сделав на лице выражение знатока, он поспешил приблизиться к картине; «но, Боже, что он увидел!» Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло перед ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возносилось оно над всеми. «И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы». Душа Чарткова оживает, наступает прозрение. Он понял, что отверг великий дар природы - талант художника. И все это - ради золота, ради положения в обществе. Он опустился, утратил бескорыстные связи с людьми, привязался к миру богатства, вещей. И тогда «почти бешенство готово было ворваться к нему в душу», «он узнал ту ужасную муку, которая в юноше рождает великое, но в перешедшем за грань мечтаний обращается в бесплодную жажду: ту страшную муку, которая делает человек способным на ужасные злодеяния. Им овладела ужасная зависть, зависть до бешенства». С тех пор начал скупать он лучшие произведения искусства, приносил их домой и с яростью дикого зверя уничтожал эти полотна. «Вечная желчь присутствовала на лице его». У Чарткова стали появляться припадки бешенства и безумия. Все это вылилось в ужасную болезнь. За три дня он умер, «труп его был страшен». В комнате ничего не осталось от его огромных богатств, но обнаружили только изрезанные куски высоких произведений искусства.
Часть IIВ одном из домов богатых любителей искусств происходила аукционная продажа вещей. Собралось много купцов, знатоков-аристократов и бедных благородных господ, которые приходят лишь для того, чтобы узнать, чем все закончится. Внимание всех присутствующих привлек портрет какого-то азиата со странным выражением на лице. «Обступившие были поражены необыкновенной живостью глаз». Многие состязавшиеся уже отказались от портрета, потому что цена была огромная. Остались два известных аристократа, которые «набили бы, вероятно, цену до невозможности», если бы один из присутствующих не сказал, что он имеет право на этот портрет как никто другой: «Все меня уверяет, что портрет есть тот самый, которого я ищу».
В окружающих разыгралось любопытство. Господин начал свой рассказ. Речь шла об одном ростовщике, который поселился среди бедных людей. Этот ростовщик был азиат, снабжающий нуждающихся небольшими суммами за большие проценты. Странным было то, что каждый, кто получал от него деньги, оканчивал жизнь несчастным образом.
В среде тогдашнего аристократического общества обратил на себя внимание молодой меценат. Он был отмечен самой государыней. Этот молодой человек окружил себя художниками, поэтами, учеными, старался дать им работу, всячески помогал. Немного поиздержавшись и чтобы не отстать от своего дела, обратился он к известному ростовщику. Сделав заем, через некоторое время наш герой совершенно изменился, «стал гонителем, преследователем развивающегося таланта». Сделался подозрительным, начал писать несправедливые доносы, многих сделал несчастными. Дело дошло до государыни. Этот вельможа был наказан и отстранен от места. Соотечественники на него смотрели осуждающе. Его тщеславная душа страдала; «гордость, обманутое честолюбие, разрушившиеся надежды, все соединились вместе, и в припадках страшного безумия и бешенства прервалась его жизнь».
Другая история - история любви. В одну из красавиц северной столицы влюбился юноша, который показался ее родственникам «неравною партией». Ему было отказано. Он оставил столицу и возвратился спустя некоторое время очень богатым. Отец девушки дал согласие. Поговаривали, что этот молодой человек так разбогател, потому что вошел в какие-то условия с ростовщиком. Весь Петербург завидовал этой красивой паре. Но счастье их длилось недолго. Муж стал сильно ревновать свою красавицу жену, оскорблять, бить ее. А когда она заговорила о разводе, чуть не убил ее ножом. Ему помешали, и он в порыве отчаяния убил себя.
Множество примеров было и в низших классах. Люди стали бояться ростовщика.
Настоящим сюжетом этой истории явился отец нашего рассказчика. Отец был замечательный человек, художник-самоучка, самородок. Ему давали заказы в церкви. Одна из работ заняла его очень сильно: нужно было поместить на картине духа тьмы. Часто размышлял он о том, что нужно бы написать дьявола с ростовщика. Однажды ростовщик явился к художнику сам и попросил нарисовать с него портрет: «Я, может быть, скоро умру, детей у меня нет; но я не хочу умереть совершенно, я хочу жить». Художник согласился и стал писать портрет. Прежде всего, он старался изобразить глаза, но чем больше углублялся в них, тем тяжелее ему приходилось: «Эти глаза вонзались ему в душу и производили в ней тревогу непостижимую». Наконец он бросил кисть и сказал, что более не может писать. Ростовщик упал в ноги, молил закончить портрет, говорил, что «уже он тронул своею кистью его живые черты, что если он передаст их верно, жизнь его сверхъестественною силою удержится в портрете, что он чрез то не умрет совершенно, что ему нужно присутствовать в мире». Отец в ужасе от услышанного бросился вон из комнаты. Вскоре от ростовщика пришла старуха и принесла портрет, сказав, что «хозяин не хочет портрета и не дает за него ничего». Вечером того же дня ростовщик умер.
В отце произошла перемена. Он стал чувствовать зависть к одному из своих учеников. А когда тот получил заказ на картину для одной богатой церкви, то его это и вовсе взорвало. Он добился того, что на картину был объявлен конкурс. Запершись в своей комнате, он написал лучшее из своих произведений. Когда картины были выставлены, одна духовная особа заметила, что в лицах нет святости, «будто рукою художника водило нечистое чувство». Отец с ужасом увидел, что всем лицам он придал глаза ростовщика. В бешенстве возвратился он домой, всех разогнал, переломал кисти и хотел сжечь мольберт. Но ему помешал его друг-художник, убедив отдать портрет ему.
Постепенно отец стал успокаиваться, но несчастья начали преследовать его друга. Он это связывал каким-то образом с портретом. Друг тоже поспешил избавиться от него, отдав племяннику, тот в свою очередь еще кому-то. Так портрет начал странствовать по свету.
Отец чувствовал за собой вину, грех и поэтому стал отшельником, на несколько лет поселившись в пустыне. Вернувшись, он пришел в обитель и сказал, что готов писать картину. Это было рождество Иисуса. Целый год писал он, не выходя из кельи. Это стоило того. Умиленный настоятель сказал, что кистью художника водила высшая сила. В это время окончил Академию художеств наш рассказчик и вернулся после двенадцатилетней разлуки.
Отец рассказал сыну о происшествии, случившемся в его жизни, завещал беречь свой талант: «Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою». И просил исполнить просьбу: «Если тебе случится увидеть где-нибудь тот портрет,., во что бы то ни было истреби его...»
Пока все завороженно слушали этот рассказ, портрет со стены исчез: «Кто-то успел уже стащить его...»