По преданию, Лермонтов сочинил стихотворение в камере, когда в феврале 1837 года сидел под арестом за распространение стихов на смерть Пушкина. Михаил Юрьевич велел камердинеру, приносившему еду, заворачивать хлеб в серую бумагу, — и на ней, с помощью вина, печной сажи и спички, записывал стихи: «Когда волнуется желтеющая нива...», «Узник», «Молитва»...
Мы с вами уже разбирали текст гневной оды «Смерть Поэта», сравнивали ее стилистику с пушкинской. И пришли к выводу, что Лермонтов сознательно разрывает с художественными правилами (они же стереотипы), которые были выработаны пушкинским литературным кругом. Теперь нам предстоит убедиться в этом на примере стихотворения «Молитва»:
Я, Матерь Божия, ныне с молитвою
Пред Твоим образом, ярким сиянием,
He о спасении, не перед битвою,
He с благодарностью иль покаянием,
He за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Ho я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.
Молитва лирического героя тепла, искренна, глубока. И тем не менее обратим внимание на то, как — не на уровне эмоций, а на уровне слов — разворачивается его поэтическое высказывание. Начавшись «утвердительным» двустишием («Я... пред Твоим образом...»), оно тут же переходит в долгий ряд отрицаний: «He... He... He... Ho».
Что же отрицается?
Отрицаются традиционные «темы» православных молитв: о спасении, перед битвой, благодарственной, покаянной. Лишь в самом конце долгого перечисления поэт возвращается к утверждению: «...вручить хочу деву невинную / Теплой заступнице мира холодного». И как раз эта длительность, эта напряженность придают особую энергию финальному двустишию процитированных двух строф, резко выделяют его на общем фоне. Именно в нем сфокусирована главная тема стихотворения: противостояние небесного «тепла» и земного «холода». Тема эта в лермонтовской лирике — сквозная; она повторяется, варьируется на разные лады. Вот еще один пример:
По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел;
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой...
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез;
И звук его песни в душе молодой
Остался — без слез, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна;
И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли.
(«Ангел», 1831)
Всякий раз логический и эмоциональный смыслы высказывания неумолимо расходятся; по видимости, поэт говорит о небесной тишине, молитвенном покое, на самом деле — о скрытом страдании в «мире печали и слез». И в результате этого расхождения незаметно меняется сам строй поэтической речи. Поколение Вяземского стремилось преодолеть привычку к риторическим фигурам, метафорическим украшениям. Пушкинское поколение все делало для того, чтобы читатель почувствовал скрытую красоту нагой и точной образности предметного языка. А Лермонтов ищет и находит совсем иные возможности для художественного самовыражения.
Перечитайте еще раз процитированные строки «Молитвы». Поэт выбирает для своего лирического высказывания особый протяженный ритм. Его стихотворение написано трехсложным размером, дактилем, в котором ритмическое ударение падает на первый слог стопы. При этом слова он выбирает или короткие, на которые падают дополнительные, не предусмотренные размером ударения, — или ставит в начало строки слово, в котором ударение, вопреки метру, падает на последний слог стопы:
Окружи счастием душу достойную,
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
В результате слова как бы «оплывают», границы между ними становятся чуть более зыбкими. А значит, и смысл каждого отдельного слова тоже «оплывает», тоже становится чуть более зыбким. Этот эффект усилен с помощью «неправильного» порядка слов, их перестановки — инверсии: так, глагол «молю» в третьей строке словно бы «проглатывается» — и возникает лишь в пятой строке: «He за свою молю душу пустынную...»
Более того, в последней строфе «Молитвы» синтаксис (совершенно сознательно) запутывается настолько, что невозможно с уверенностью сказать: к кому относится эпитет «прекрасную»: к душе девушки? к ангелу? или к ним обоим одновременно?
Срок ли приблизится часу прощальному,
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную,
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
Вспомните, когда мы обсуждали пушкинскую лирику периода южной ссылки, то коротко остановились на стихотворении «Редеет облаков летучая гряда...», в котором не до конца ясно, к кому отнесено местоимение «своим» («И именем своим подругам называла...»). Тогда мы пришли к выводу, что ранний Пушкин, будучи романтиком, не заинтересован в чрезмерной «прозрачности» смысла, он ценит туманность, расплывчатость, недосказанность. И вот спустя годы романтик нового поколения Михаил Лермонтов встает на тот же путь; при этом он открывает законы «противостояния» поэтической речи обыденному языку, которые восторжествуют в русской лирике XX века.