Основную жанровую форму реалистической лирики следует определить как медитативный «отрывок».
Реалистическая медитация подобна короткой, спонтанной записи в дневнике, но такой записи, в которой подводятся предварительные итоги. Заведомые ответы отвергаются. Скорее всего, они только ищутся в состоянии душевного беспокойства. И в этом еще одно объяснение тому, отчего вечные темы столетиями «остаются неизменно актуальными». Поэт пытается разрешить сомнения через постижение законов родового существования, но полнота ощущения жизни и противоречивость текущего процесса переживания подрывают вероятность ответов четких и окончательных.
Это подтверждает, кстати, и творческая история стихотворения «Я знаю, никакой моей вины...». В первоначальных редакциях и даже в машинописном тексте 12-го номера журнала «Новый мир» за 1966 год, куда оно предназначалось, последние строчки выглядели так:
Речь не о том, но все же. Что же — все же?
He знаю. Только знаю, в дни войны
На жизнь и смерть у всех права равны.
Последнее многоточие — не просто знак, но признак. Признак жанровый, поскольку это многоточие — сюжетное. Отрывочность, незаконченность поздних медитаций Твардовского мотивированы тем, что в них фиксируются мгновения продолжающейся жизни.
Безысходную невыразимость порождает в стихотворении А. Твардовского сокровенное, горькое и неизбывное чувство вины, которое совсем не случайно вызвано военными впечатлениями. Подобная нерасторжимая связь наметилась у поэта гораздо раньше — еще в написанной незадолго до Победы главе «Про солдата-сироту» из «Василия Теркина» и, что сейчас особенно важно подчеркнуть, в давних лирических шедеврах: «Две строчки» (1943), «Я убит подо Ржевом» (1945—1946), «В тот день, когда окончилась война» (1948).