Odi et amo. G.V. Catullus
(Ненавижу и люблю. Г. В. Катулл )
«Мёртвые души», с одной стороны, эпическое произведение, а с другой — лирическое, благодаря множеству авторских отступлений. Называя «Мёртвые души» поэмой, Гоголь подчёркивал содержательную значимость этих отступлений: во-первых, они создают образ автора, человека вдумчивого, наблюдательного, гуманного, остроумного, не очень счастливого, но твёрдого в своих нравственных и общественных убеждениях; во-вторых, именно авторские отступления помогли Гоголю выразить в первом томе свою оптимистическую веру в будущее России.
Авторские отступления в «Мёртвых душах» можно разделить на несколько групп.
К первой относятся биографические воспоминания и рассуждения автора. В начале шестой главы помещено воспоминание о счастливом детском восприятии жизни: ребёнок, едучи в дорожной коляске, не замечал грязи и убожества вокруг себя, ему всё было интересно, всё ново. Увидев помещичий дом, он начинал фантазировать о хозяине и его семье, детское внимание привлекал и купол церкви, и необычный сюртук на прохожем, и товары в придорожной лавке. Но теперь автор, взрослый человек, безучастно подъезжает к незнакомому месту, равнодушно смотрит на пошлую картину и с грустью восклицает: «О моя юность! О моя свежесть!».
Возвышенно лирично звучит авторское отступление из одиннадцатой главы: «Русь! Русь! Вижу тебя, из моего чудного прекрасного далека тебя вижу». Родина видится автору бедной, неприютной, плоской равниной, без величественных гор, водопадов, зарослей диких роз и тёплого моря. Но, живя далеко от родины, в Италии, автор продолжает оставаться русским, его тревожит и хватает за сердце русская песня, он постоянно думает о судьбе своей страны: «Но какая же непостижимо тайная сила влечёт к тебе? Почему слышится и раздаётся немолчно в ушах твоя тоскливая (...) песня? Что в ней, в этой песне? Что зовёт, и рыдает, и хватает за сердце? Русь! Чего ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами?». В другом отступлении содержится признание в том, что автор любит дорогу: она отвлекает от горьких дум, успокаивает и одновременно бодрит: «Боже, как ты хороша подчас, далёкая, далёкая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грёз, сколько перечувствовалось в тебе дивных впечатлений!». В главе о Плюшкине сталкиваемся с авторским возмущением по поводу духовного падения человека: «И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! Мог так измениться! (...) Забирайте же с собой в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собой все человеческие движения, не оставляйте их на дороге. Не подымете потом!» (гл.6).
Известно, что Гоголь несколько лет преподавал историю в Петербургском университете, поэтому к биографическим можно отнести рассуждение о заблуждениях человечества, с которыми автор сравнивает непоследовательное поведение губернских чиновников: «Какие искривлённые, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины, тогда как перед ним весь был открыт прямой путь» (гл.10). Потомки смеются над прошлыми ошибками предков, но сами поступают так же неразумно, как их праотцы.
Эти лирические отступления чередуются с юмористическими признаниями автора, например, в зависти к удивительному аппетиту «господина средней руки»: «Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей. Для него решительно ничего не значат все господа большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое поесть завтра. (...) Нет, эти господа никогда не возбуждали в нём зависти» (гл.4).
Ко второй группе принадлежат авторские отступления о литературном труде. Это прежде всего сравнение романтического и сатирического писателей в начале седьмой главы: «Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных (...) приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения. (...) Он окурил упоительным куревом людские очи, он чудно польстил им, сокрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека». Такому писателю все рукоплещут, его объявляют гением, его искренне любит публика. «Но не таков удел и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу всё, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров». Этого писателя не признают, откажут ему в добром сердце, и в чувствительной душе, и даже в таланте, его произведение назовут «кривлянием балаганного скомороха». Сурово его поприще, и горько почувствует он своё одиночество. Несмотря на всю моральную тяжесть такой жизни, безденежье, автор выбирает именно трудный путь сатирика: «И долго ещё мне определено чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать жизнь сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слёзы». В одиннадцатой главе, как бы продолжая рассуждения о сатирическом писателе, автор объясняет, что сознательно не взял в герои поэмы «добродетельного человека»: «Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку (...), потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нём, понукая и кнутом и всем чем ни попало. (...) Нет, пора наконец припрячь подлеца». Автор объясняет своё отношение к образу Чичикова: «Что он не герой, исполненный совершенств и добродетелей, это видно. Как же он? Стало быть, подлец? Почему же подлец, зачем же быть так строгу к другим? (...) Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель».
Замечательно рассуждение автора из восьмой главы о блюстителях чистоты русского языка, которые решительно требуют литературу, написанную самым строгим, очищенным (без уличных грубостей), благородным языком. Но сами эти блюстители употребляют и французский, и немецкий, и английский, и от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова. Автор оставляет за собой свободу употреблять русский язык так, как считает нужным, хотя это может не понравиться строгим читателям из высшего общества.
В третью группу входят авторские отступления о России и о русском характере. Несмотря на грустные картины помещичьего быта и чиновничьей суеты в губернском городе, несмотря на подлеца главного героя, в «Мёртвых душах» выражается не безысходное отчаяние, но горячая вера в будущее России. Этот смысловой эффект в первом томе достигается благодаря авторским отступлениям.
В России, одновременно иронично и серьёзно замечает автора если не угнались ещё в чём другом за Европой, то далеко обогнали её в умении общаться: «Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. У нас с помещиком, который имеет двести душ, будут говорить не так, как с владельцем трёхсот душ, и уж совсем по-другому с тем, у кого пятьсот душ. (...) Словом, восходи до миллиона, а всё найдутся оттенки» (гл.3). Для автора очевидно, что русская нация обладает языком, который есть часть русского характера и свидетельствует о глубоком уме, наблюдательности народа. Немецкий, английский, французский языки хороши по-своему, «но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырывалось бы из-под самого сердца, так кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово» (гл.5). Русский народ выражается сильно, «и если наградит кого словцом, то пойдёт оно ему в род и потомство, утащит он его с собой и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света» (гл.5).
За страшным миром помещичьей России автор чувствует живую душу народа. В поэме с воодушевлением говорится о народной удали, смелости, мастерстве, о любви к вольной жизни. Об этом думает Чичиков, читая список купленных крестьян (гл. 11): плотник Степан Пробка с топором исходил всю губернию, чудо-сапожник Максим Телятников был гордостью немца-учителя, извозчик Григорий Доезжай-не-доедешь побывал с купцами на всех ярмарках, Абакум Фыров предпочёл каторжный труд бурлака рабской жизни у Плюшкина.
Самым значительным авторским размышлением о России стала, конечно, картина птицы-тройки, завершающая первый том поэмы: в ней автор запечатлел стремительное движение Руси, которую сравнивает с тройкой: «Дымом дымится (...) дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади» (гл. 11). Писатель выразил свою надежду, что Россия ещё поднимется к величию и славе: «Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства» (там же).
Итак, авторские отступления чрезвычайно важны для идейного содержания поэмы. Они создают смысловой подтекст, без которого поэма не существует как цельное произведение. Строго говоря, вся поэма проникнута лиризмом (авторским отношением), что В.Г.Белинский считал большим её достоинством. Гоголь писал своё произведение не как спокойный созерцатель, но как патриот России, твёрдо верящий в её великое будущее и поэтому страстно ненавидящий всё то, что мешало её развитию (движению к истине). Уже в самой беспощадной сатире на дворянско-крепостническое общество проявилось критическое авторское отношение к героям и событиям, но Гоголю такого, можно сказать опосредованного, проявления авторской позиции показалось недостаточно, и он вводит в поэму авторские отступления, прямо раскрывающие его мысли и чувства. Тот же художественный приём — лирические отступления — имеет место в романе А.С.Пушкина «Евгений Онегин».
Гоголь показал глубокий духовный кризис русского государства, но при этом он чувствовал, что за мёртвыми душами хозяев жизни «сквозит» живая душа народа. «Мёртвые души», отмечал А.И.Герцен, «удивительная книга, горький упрёк современной России, но небезнадёжный». Вера в будущее рождается как раз из авторских лирических раздумий. Из размышлений о русском слове, о свободолюбии и талантливости русских людей, о судьбе России создаётся второй облик родины, облик живой страны, сохранившей душу даже под властью мертводушных маниловых, собакевичей и т.п. Размышляя о собственной жизни и о своём писательском предназначении, автор в лирических отступлениях сам демонстрирует характер российского человека, не сгибаемый ни при каких обстоятельствах.