Лирическая героиня этого стихотворения предстает на первый взгляд простой крестьянкой. Поэтому первые две строфы вызывают в памяти фольклорно-песенные традиции. Фольклорное начало подчеркнуто характерным приемом народной поэзии — смысловым параллелизмом — контрастом в первой строфе: «про любовь пою» — «лебеду полю». Восходит к народной поэтике и сама заданная ситуация — пение во время работы. Первая строфа сразу же вводит тему «доли-муки»: две первые строки звучат обещанием радости (солнечный восход, пение о любви), но две последующие — картиной тяжелого труда (на коленях, в огороде) снимают мажорную интонацию. После этого контрастного сопоставления безысходная скорбь женской доли воспринимается гораздо острее. Безысходность же усиливается обыденностью ситуации — прополка огорода отнюдь не самая страшная форма труда.
Тема «доли-муки» последовательно развивается во всем стихотворении. Во второй строфе — одушевлением лебеды (риторическое восклицание «Пусть простит меня») и лаконичным упоминанием о плачущей поблизости босой девочке. Третья строфа переводит стихотворение и «долю-муку» в бытийный план: нейтральная лексика и сдержанность выразительных средств, характерные для бытовых картин, сменяются эмоциональным напряжением. Оно передается категорией состояния лирической героини (страшно мне), авторским афоризмом «голос беды» и резким на фоне используемого олицетворения определением «мертвая» по отношению к лебеде. Напряженность внутреннего состояния героини передается также с помощью любимого ахматовского приема поэтизации обыденных реалий: душевная боль оттеняется «запахом теплым» вырванной и увядающей лебеды. Лебеда (не традиционные поэтические розы!) — весьма малопоэтичный сорняк. Этот образ, однако, встречается в фольклорных песнях, где символизирует несчастье. У Ахматовой «запах лебеды» становится знаком тревожного душевного состояния. Нарастание напряжения подчеркнуто также сравнительной степенью прилагательного («все сильнее запах...»). Эта грамматическая форма свидетельствует о динамике внутреннего состояния лирической героини. Динамика чувств, переход бытовой ситуации в бытийный план достигается с помощью восходящей градации ситуаций во второй и третьей строфах — плач босой крестьянской девочки, напоминающей некрасовских детей, вырастает до бытийных «звонких воплей голоса беды». Метафора «голос беды» усилена здесь стилистически экспрессивным существительным «вопли».
Эмоциональное воздействие усилено ассонансом: в словосочетании «звонких воплей голоса» подряд следуют три ударные гласные «о». Зафиксированная читательским слухом перекличка зво-—-во добавляет стиху фонетическую выразительность.
В финале стихотворения лирическая ситуация резко укрупняется, картина переводится в план надмирности, вечности. Ключевым образом последней строфы становится «камень вместо хлеба», обладающий богатыми культурологическими ассоциациями (Библия, Лермонтов, Гоголь). Голос лирической героини приобретает «всемирность» звучания: «камень вместо хлеба» — это ее «награда злая». Эта участь предуготована ей (недаром глагол-связка дан в форме будущего времени — будет) отнюдь не за прополку огорода. Бытийный план воплощения лирической героини почти всегда совмещается у Ахматовой с темой женщины-поэта, крестного пути поэта. «Камень вместо хлеба» напрямую отсылает читателя к лирическому герою Лермонтова, создавая ситуацию вневременной переклички поэтов.
Кроме того, последние стихи оставляют лирическую героиню наедине с мирозданием: «Надо мною только небо, // А со мною голос твой». Небо в мировой культурной традиции, помимо всех других значений, имеет символическую семантику поэтического идеального мира. Ho для христианина (Ахматова, как мы помним, поэтесса глубоко религиозная) — это еще и мир Божий. Последняя строка полемически перекликается с началом и серединой стихотворения. В начале обладателем голоса была крестьянка — первое воплощение лирической героини. Она поет, и в стихотворение входит ее голос.
Затем начинает звучать голос плачущей девочки, который перерастает в бытийный «голос беды», не имеющий персонифицированного источника. Девочке он принадлежать не может: по отношению к ней использован нейтральный глагол «плачет», а плач, даже со звонкими воплями, не может вызвать страх у работающей и поющей крестьянки, ведь в ситуативной части стихотворения ни о каких действиях речь более не идет. Персонифицированная лирическая героиня растворяется в обобщенной бытийности. На «ты» («голос твой») Ахматова может обращаться и к лирическому адресату — возлюбленному, и к Музе, и к Господу. Отсутствие какой-либо конкретизации источника голоса позволяет увидеть в нем надындивидуальный голос судьбы, и соответственно, Музы, которой предопределена роль быть голосом «доли-муки» и в национальном, и в мировом масштабе.
Следовательно, «Песенку» можно считать программным стихотворением, в котором поэтесса раскрывает суть своей лирической героини и своих творческих устремлений — быть национальным и одновременно всемирным голосом женской «доли-муки» эпохи.