Рассказ «Колчерукий» был напечатан в 1974 году и затем вошел в роман «Сандро из Чегема». Сюжет рассказа основан на недоразумениях, связанных с мнимой смертью и наличием реальной могилы Колчерукого. Эти недоразумения возникают на перекрестке патриархальных обычаев и сталинского «порядка». Старик Шаабан Ларба еще при жизни стал обладателем вырытой для него скорбящими родственниками могилы. Ложное известие о смерти (достаточно традиционный прием построения сюжета новеллы) становится у Искандера не завязкой фабульного развития, но тем маленьким камешком, который вызывает лавину эпизодов-воспоминаний и иронических рассуждений автора-повествователя.
Рассказ начинается словами: «Я уже писал, что однажды в детстве, ночью, пробираясь к дому одного нашего родственника, попал в могильную яму, где провел несколько часов в обществе приблудного козла...» Затем повествователь сообщает, что вскоре, во время войны, ему довелось с мамой и сестрой жить в этой деревне (там он и познакомился с «хозяином» могилы — Колчеруким). Тут автор надолго «забывает» о герое, рассказывая о дезертире — одном из трех братьев, которым принадлежал дом, в котором они поселились, и о том, что они с мамой выращивали на огороде — время было голодное.
Отмеченная всеми критиками особенность стиля Искандера — постоянные и многочисленные «отступления», нарушение хода повествования для изложения другой, кстати вспомнившейся истории или иронического рассуждения автора, по прихотливому закону ассоциации размышляющего об очень далеких, казалось бы, от исходной точки вещах, — не что иное, как реализация важнейшего эпического принципа приятия мира и его вечного и благословенного превосходства над единичным событием.
Герои художественного мира Искандера связаны между собой разнообразнейшими отношениями родства и соседства и потому, естественно, переходят из рассказа в рассказ, то выходя на первый план, то уступая место другому. Например, эпизод падения мальчика в могилу Колчерукого, только упоминаемый в самом рассказе, становится «замковым камнем» повести «Созвездие Козлотура».
Искандер убежден, что «каждый наш частный человеческий поступок есть движение к истине или от истины». Поэтому в его прозе факты обыденной жизни, не утрачивая конкретности и реалистической достоверности, могут становиться метафорами иных, более сложных, экзистенциальных состояний. He только центральная метафора рассказа — ждущая Колчерукого могила, с которой он умудрился собрать урожай персиков, — но и все обстоятельства его жизни, подробности существования других персонажей или самого повествователя утверждают принцип «космичности отдельной человеческой жизни, т. е. неотделимости ее от жизни вообще».
Движение сюжета происходит из анекдотической ситуации. Опечаленный родственник из соседнего села, извещенный о смерти Колчерукого горевестником, в соответствии с обычаем пригнал на поминки хорошую телку. Раздираемый противоречивыми чувствами почтения к традиционному обряду и скорбью о телке, которую «покойник» оставил у себя, уверяя, что теперь ждать недолго и не стоит мучить животное, гоняя его из села в село, «хороший родственник» действует совершенно в духе сталинской морали: он пишет на мнимого покойника анонимный донос.
Весь убийственно примитивный и столь же действенный механизм доносительства, с демагогическим использованием тезисов официальной пропаганды и корыстными мотивами, отражен в маленьком чегемском зеркале. В анонимном письме Колчерукий, пересадивший на свою будущую могилу вместе с двумя персиковыми деревьями деревце тунга с колхозной плантации, обвинялся в «насмешке над новой технической культурой, намеке на ее бесполезность, как бы указании на то, что ей настоящее место на деревенском кладбище». Дело становится совсем не шуточным: уже приехавший из райцентра товарищ добивается у Колчерукого признания в том, какова истинная цель его поступка и кто подучил его сделать это. В шутках струхнувшего, но не сдающегося старика и его друга Мустафы появляется теперь новая тема — далекая и страшная «Сибир»...
He помогли бы Колчерукому ни очевидная для всех абсурдность обвинения, ни его «революционные заслуги» (колчеруким он стал после того, как прилюдно уточнил, что любовные подвиги местного феодала связаны скорее с козами, чем с женщинами; руку, поврежденную пулей князя, Шаабан Ларба вкладывал в красную повязку, когда его вызывали в правление или проходил слух о новом займе; внешне герой «в самом деле имел довольно бравый военно-партизанский вид»).
Причудливое переплетение патриархальной морали и порядков сталинского времени, которое позволяет автору так увлекательно и смешно говорить о более чем серьезных вещах, спасает от «Сибир» и его героя: на ночном заседании-застолье старики тщательно исследовали родословную товарища из райцентра и неопровержимо доказали, что он через свою двоюродную бабку из Мерхеул находится в кровном родстве с односельчанином Колчерукого. И хотя товарищ из райцентра пытался отрицать это родство, но вынужден был капитулировать, увидев готовое рассыпаться в прах свидетельство о рождении мерхеульской бабки и услышав вопрос: «Или тебе бабку поперек седла привезти?»
Изображаемая Искандером ситуация трагична по сути, но комична по способу воплощения.
He только «мелкие бесы» сталинщины — родственник-доносчик, председатель сельсовета, товарищ из райцентра, — но и тот, кого чегемцы называли Большеусым, Вурдалаком и искренне ненавидели, — Сталин — изображены не сатирически. Для поэтики Искандера вообще не характерно беспощадное, уничтожающее переосмысление объекта изображения при помощи смеха: это противоречит принципу приятия бытия. Его стихия — не разрушительная сила гротеска и сарказма, а восстанавливающее единство мира могущество юмора.
Кровавому тирану Сталину писатель дает возможность в «Пирах Валтасара» на мгновения, пока звучит любимая им народная песня, погрузиться в мир крестьянской идиллии и даже проиграть «вариант» отказа от державной власти ради дома, хозяйства, детей. Это возможно потому, что писатель оперирует вечными категориями и способен увидеть тирана с позиции пережившего его (и многих других властителей) народа.
«Жизнь под сенью смерти» — необходимое условие воссоздания полноты бытия, унаследованное писателями — творцами национальных миров от эпоса. В народном мировосприятии смерть — составная часть жизни в целом, ее необходимый элемент как условие ее постоянного обновления.
В рассказе «Колчерукий» тема смерти, звучащая постоянно в карнавально-веселой, ренессансной тональности, к финалу обретает эпическую глубину, не утрачивая своего жизнеутверждающего пафоса. Когда Шаабан Ларба, «который и при жизни, говорят, никому покою не давал, а после смерти и вовсе распоясался», действительно умирает, его поминки сопровождаются таким взрывом смеха, «какого не то что на похоронах, на свадьбе не услышишь». Причиной тому и сам неугомонный покойник, уже фактически с того света отпустивший лучшую свою шутку и выигравший окончательно спор с другом Мустафой, и народная традиция.
Искандеровское приятие мира основывается на вечности народного бытия, пронесшего через века способность «украшать землю весельем и трудом», сохранившего во всех исторических испытаниях верность важнейшим законам морали предков. Приятие мира, признание того, что он — всегда больше героя, делает маленькую Абхазию в художественном мире Искандера поистине безграничной.
Рассказ «Колчерукий», как и многие произведения Искандера, представляет собой воспоминание о событиях детства, которые излагаются от первого лица.
Взгляд на мир «глазами ребенка», являющийся метафорой духовной чистоты и истинности восприятия жизни вне сложившихся стереотипов, традиционно выражает в реалистическом искусстве высшую и окончательную оценку действительности. В художественном мире Искандера он обладает еще одним важным свойством.
«Детский взгляд — это как бы первый взгляд на мир (выделено нами. — Авт.), он возвращает нас к некой первичной разумности», — считает писатель.
Взгляд на мир в «первоудивлении», взгляд радостный, познающий, не знающий иерархии быта и бытия, цивилизации и природы, и поэтому, как и смех, восстанавливающий единство мира, является важным стилеобразующим фактором в прозе Искандера. В этом — истоки его пристрастия к зрительным образам, подробным описаниям, внимательно и любовно воссоздающим пластический облик предмета или явления, к развернутым сравнениям и реализованным метафорам.
Ощущение вечности жизни, свойственное детскому сознанию («Детство верит, что все будет вечно: и мама, и солнце, и мир, и любимая учительница»), отличает, по убеждению писателя, настоящих людей в любом возрасте. Взрослый «двойник» знает, что уходят из жизни самые любимые и прекрасные люди, уходит невозвратимо патриархальный мир Чегема. Ho вечны солнце, море, горы — и народ.
Сочетание истинности и непосредственности детского взгляда участника событий в «Колчеруком» с иронической мудростью «двойника»-повествователя создает дополнительные возможности для возникновения комизма. Кроме того, это позволяет идеологически важные для автора мысли излагать открыто и эмоционально, как в проникнутом жизнеутверждающим пафосом лирическом отступлении «Когда умирает старый человек...».
В «Колчеруком», как и в большинстве других произведений Искандера, ясно ощущается установка на устное слово, многочисленные слова-сигналы: «надо сказать», «кстати», «одним словом», «говорят» — подсказывают это читателю, так же как обороты типа «вернемся к нашему престарелому феодалу» или «перескажу последнее приключение Колчерукого».
Отвечая на вопрос, в каком из эпических жанров он чувствует себя наиболее свободно, Искандер говорил: «По-видимому, я по природе своей все-таки рассказчик... удобнее мне двигать сюжет, идею через рассказ. Это для меня самая предпочтительная форма. Это, если можно так сказать, моя дистанция».
Одна из жанровых концепций возводит рассказ и повесть к древней традиции повествования, противополагая ей принципиально письменные жанры, оформившиеся лишь в новой литературе, — роман и новеллу.
Формулой авторской повествовательной позиции, по Искандеру, можно считать слова, открывающие рассказ «Начало»: «Поговорим просто так. Поговорим о вещах необязательных и потому приятных. Поговорим о забавных свойствах человеческой природы, воплощенной в наших знакомых».
Рассказы Искандера — действительно беседа с незримым, но всегда предполагаемым слушателем, к которому повествователь относится с легкой иронией (как, впрочем, к себе самому и всему миру). Лишенная догматизма и назидательности, непринужденно-ироническая манера повествования является отличительной чертой прозы Искандера: он предполагает в своем читателе способность доброжелательно и заинтересованно вглядываться в мир, разделяя радость автора от проявляющегося во множестве явлений единства бытия, его веру в вечные ценности народной морали и мудрую иронию по отношению к несовершенству жизни, трагической и прекрасной, — уже потому, что она жизнь, а не смерть. Позиция Искандера, по словам критика Н. Ивановой, — «путь стоического сопротивления созиданием», и в спутники он приглашает нас.