По характеру дарования Лермонтов, как и Пушкин, был прежде всего поэтом-лириком с рано сформировавшимся обостренным чувством личности. Лирические стихотворения занимают центральное место в его литературном наследии как по числу произведений, так и по их особой значимости для лермонтовского эпоса (поэмы, роман «Герой нашего времени») и драматургии («Маскарад»).
Именно в лирике наиболее полно отразились основные творческие интересы писателя, его идейные и художественные искания, факты личной биографии и «биографии» его поколения. Лермонтов, в отличие от многих русских писателей, не писал критических статей, рецензий и теоретических работ. Его представления о поэте и поэзии выражены в лирических стихотворениях.
Замыслы ряда крупных произведений Лермонтова складывались в лирическом творчестве. Например, работе над поэмой «Демон» предшествовало стихотворение «Мой демон» (1829), из «Думы» (1838) вырос «Герой нашего времени», многие эпизоды «кавказских» поэм возникли из предварительных поэтических «заготовок» в ранней лирике. Иногда Лермонтов целиком вводил тексты стихотворений в другие произведения. Находки, сделанные в ранней лирике, становились своеобразным «строительным материалом» и для позднейших стихотворений, и для поэм. Основой некоторых стихотворений, написанных в 1837-1840 гг., — «Узник», «Сосед», «Памяти А.И. Достоевского», «Договор» и др. — стали образы, строфы или отдельные строки ранних стихотворений. Самоповторения и автоцитаты — важнейшая особенность лермонтовского творчества, связанная с беспримерной для русской поэзии первой половины XIX в. привязанностью Лермонтова к ключевым темам и мотивам. Они варьировались во многих произведениях, отражая нюансы его идейно-эстетической позиции на разных этапах художественного развития. Самоповторения возникали не только в различных редакциях одного стихотворения, но и в ряде стихотворений, так как поэт добивался наиболее точного словесного выражения своих мыслей.
Основная особенность лермонтовской лирики — ее протестующий, бунтарский и одновременно трагический характер. Источники трагического бунтарства — признание безграничных прав личности, оказавшейся в конфликте с обществом, эпохой, утратившей цельность и гармоничность восприятия мира, кризис веры в возможность осуществления общественных идеалов, острое осознание распавшейся «связи времен», ощущение исторического «промежутка», который обессмысливает любое действие, делает любую мечту несбыточной.
В ранней лирике 1828-1832 гг. личность романтика противопоставлена «целому миру». Конфликт с миром означал не только противостояние обществу, но и мятеж против «неба», Бога и мироздания. Романтическая антитеза «человек—мир» побуждала лирического героя Лермонтова остро ощущать собственное избранничество. Лирическое «я» — могущественная личность, способная единолично разрешить коренные вопросы общественного и нравственного устройства мира, который кажется ей абсолютно несовершенным, лишенным гармонии, а нередко и смысла. Герой ранней лирики был «избранником неба», убежденным в том, что его ожидает прекрасная и трагическая судьба. И хотя в стихотворениях Лермонтова не говорилось о конкретном содержании жизненного пути героя, смысл его был вполне ясен: это не жизнь среди толпы посредственностей, а высокая миссия — личная, гражданская и поэтическая:
Настанет день — и миром осужденный.
Чужой в родном краю,
На месте казни — гордый, хоть презренный —
Я кончу жизнь мою...
Лирический герой словно перебирает варианты своей судьбы, не останавливаясь ни на одном. В каждом из них — конфликт с миром, противоречие между его ролью мессии и отчуждением от людей:
За дело общее, быть может, я паду
Иль жизнь в изгнании бесплодно проведу;
Быть может, клеветой лукавой пораженный,
Пред миром и тобой врагами униженный,
Я не снесу стыдом сплетаемый венец
И сам себе сыщу безвременный конец...
(«Из Андрея Шенье», 1830-1831).
Лермонтов-лирик, убежденный- в своем избранничестве, пророчил себе судьбу странника, скитальца, вечного юноши с грузом «надежд разбитых» в душе. Один из самых выразительных поэтических манифестов раннего Лермонтова — стихотворение «Нет, я не Байрон, я другой...» (1832) — завершается «лирической дерзостью»: только он сам, «неведомый избранник», или пославший его на землю Бог могут рассказать толпе об «угрюмом океане» его души:
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? кто
Толпе мои расскажет думы?
Я — или Бог — или никто!
Юный Лермонтов отказывается от привычных жизненных ценностей: он не верит в счастье, не ценит покой и окружающую его гармонию. Смысл своего «плавания» по бурному «морю» жизни романтический бунтарь, побуждаемый духом протеста и мятежа, видит не в достижении счастья, не в бегстве от него, а в самом движении. В коротком стихотворении «Парус» (1832) по существу представлена целая программа жизни романтика с мятежной душой, который покою предпочитает бурю, с презрением относится к любому «берегу», ограничивающему его свободу. Гармония в природе раздражает его, ведь она не соответствует его собственной жажде бури и мятежа. Одинокий романтик «просит бури» — только она способна примирить его с миром.
Стремление выработать собственную программу «жизне-строения», то есть романтического переустройства мира, — главная особенность романтического героя ранней лирики Лермонтова. Поэт-романтик отрекается от своей прозаически-будничной биографии, вбрасывающей его в круг «низкой» реальности. Его чувства предельно гиперболизированы. Лишенные эмоциональных полутонов и оттенков, они становятся всепоглощающими страстями, не похожими на обычные человеческие чувства. Лирический герой бросает вызов и «земле», и «небу». И земное, и небесное вызывают в нем настроения глубокой тоски, отчаяния, острого скептицизма. Он осознает неразрешимое противоречие между своими героическими порывами, нравственным максимализмом и ненужностью его подвигов ни обществу, ни мирозданию. Покой и гармония в окружающем мире приводят его к мысли, что он «чужд всему». Его протест — это жажда расшевелить мир, ценой самопожертвования заставить его преодолеть косность, инерцию и «спокойствия туман»:
Я жить хочу! хочу печали
Любви и счастию назло;
Они мой ум избаловали
И слишком сгладили чело.
Пора, пора насмешкам света
Прогнать спокойствия туман;
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот.
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берет.
(«Я жить хочу! хочу печали...», 1832)
Важная особенность ранней лирики Лермонтова — ее камерность. Поэт писал не для публики, а для себя. Несмотря на то, что многие стихотворения представляют собой лирические манифесты, они не рассчитаны на посторонних читателей. У многих из них всего один «адресат» — сам поэт. Легенда о юноше-избраннике, воплощенная в лирике 1828-1832 гг., была необходима Лермонтову не для огласки, не для молвы, а для самопознания. Ранние стихотворения — своеобразный лирический «документ», дневник самопознания, в котором на первом плане оказался внутренний опыт самого поэта. Словесные формы этого дневника далеки от совершенства: ведь его не волновали ни мнения читателей, ни оценки критиков и поэтов-современников. Пророчества о своей судьбе Лермонтов облекал в «одежды» общедоступных и традиционных мотивов и образов романтизма. «Ученическая» поэтическая форма и лирическая «автобиография», вдохновленная ранней духовной зрелостью поэта, образовали неповторимый сплав.
Ранние стихотворения Лермонтова — лирический «дневник», в котором лирические размышления были составной частью становления личности. Главный мотив творчества — внутренняя жизнь поэта, его мысли и мечты. Новизна слов и образов была несущественной, к ней Лермонтов в эти годы поразительно равнодушен. Он созидал свою судьбу, а в стихах выразил то, чем питалась его душа, видя в них неизбежных спутников своей юности, способных запечатлеть «невыразимое», не вмещавшееся в узкие рамки привычного «прозаического» слова. Герой ранней лермонтовской лирики, по мироощущению тождественный самому Лермонтову, жил ожиданием «славных» или «ужасных» дел, которые он совершит на поприще, вдохновленном или Богом, или Демоном. Поэта интересовал не нравственный смысл его будущих деяний, а сама «высота» цели, которую он будет штурмовать. Он был убежден, что не в словах, а в действии заключен истинный смысл его жизни.
В 1833-1835 гг. лирическая струя в творчестве Лермонтова почти иссякает: за четыре года написано лишь несколько стихотворений. Поэт теряет интерес к закрытому от посторонних лирическому комментированию собственной судьбы. «Возрождение» лирики началось на новом витке лермонтовской творческой «спирали». В 1836 г. было написано несколько стихотворений, но резкие изменения в характере лирического творчества произошли в 1837 г.
К середине 1830-х гг. Лермонтов осознал, что будущее, о котором он мечтал в ранней лирике, стало его несбывшейся судьбой: «жизнестроительная» утопия романтика рухнула. Широкий общественный резонанс, вызванный стихотворением «Смерть Поэта», открыл новую возможность — превратить несбывшуюся судьбу в новую общественную и эстетическую роль. Это роль поэта-пророка, не только дерзко бросающего вызов обществу и мирозданию, но и подводящего предварительные итоги своей жизни и жизни своего поколения.
Этапное стихотворение, в котором выражена новая позиция Лермонтова-лирика, — «Дума» (1838). Впервые поэт включил свое лирическое «я» в «мы» современников. Не отождествляя себя со своим поколением, он считает себя его частью: «Печально я гляжу на наше поколенье!», но «Богаты мы, едва из колыбели...», «Мы иссушили ум наукою бесплодной...» Только одно позволяет Лермонтову отделить себя от современников: то, что он поэт, имеющий право судить этих людей, которые в остальном не отличаются от него самого. Поэт должен сказать горькую правду о своем поколении. В этом теперь он видит свой долг, ожидая от своего слова действия.
С 1837г. Лермонтов, считая себя поэтом-пророком, совестью своего поколения, хотел, чтобы его слышали: он писал стихи уже не для себя, а для публики. Делом его жизни стала поэзия. Сознание высоты своей поэтической миссии придало ему силы и в то же время заставило пристально всматриваться в собственную душу, находить в самом себе те же нравственные и психологические качества, что и в современниках. Он верил в свою правоту и одновременно сомневался в своих силах, в успехе своей миссии поэта-пророка. В 1838 г. было написано стихотворение «Поэт», в котором Лермонтов выразил свои представления об идеале поэта-пророка, назвав современного поэта «осмеянным пророком». «Думы» о поколении и размышления о сути и смысле творчества шли, таким образом, рука об руку.
Лермонтовское представление о поэте коренным образом отличается от пушкинского. Для Пушкина одиночество поэта — непременное условие творчества, воздействие на современников он не рассматривал в качестве главной цели поэтического труда. Для Лермонтова именно задача, сформулированная в пушкинском «Пророке», — «глаголом жги сердца людей» — единственный подлинный критерий поэта и поэзии. Творческий процесс в понимании Лермонтова, в отличие от Пушкина, не уединенный поиск «союза высоких звуков, чувств и дум», а публичное действо, которое способно захватить, воодушевить публику или вызвать у нее злобный смех. Не для «звуков сладких и молитв» рожден поэт, по мнению Лермонтова, а для того, чтобы «провозглашать любви и правды чистые ученья». Цель поэта — не движение к гармонии, а порыв к правде, обнажающей «приличьем скрашенный порок».
В программном стихотворении «Журналист, читатель и писатель» (1840) создана яркая картина творчества романтического поэта-пророка, пишущего под «диктовку» совести и «сердитого» ума:
Бывают тягостные ночи:
Без сна, горят и плачут очи,
На сердце — жадная тоска;
Дрожа, холодная рука
Подушку жаркую объемлет;
Невольный страх власы подъемлет;
Болезненный, безумный крик
Из груди рвется — и язык
Лепечет громко, без сознанья
Давно забытые названья...
Тогда пишу. Диктует совесть,
Пером сердитый водит ум:
То соблазнительная повесть
Сокрытых дел и тайных дум;
Судья безвестный и случайный,
Не дорожа чужою тайной,
Приличьем скрашенный порок
Я смело предаю позору;
Неумолим я и жесток...
Нравственный максимализм, бескомпромиссность — отличительные черты лермонтовского поэта-пророка. Он не похож на человека, одержимого вдохновением — предвестием будущей гармонии, напротив, в нем бушует хаос, рожденный миром дисгармонии и страданий. Поэт должен быть «больше, чем поэтом», — судьей, выставляющим на всеобщее обозрение («позор») тайные пороки людей. Поэту мучительно горько от непонимания толпы, он сомневается в необходимости своих слов:
К чему толпы неблагодарной
Мне злость и ненависть навлечь,
Чтоб бранью назвали коварной
Мою пророческую речь?
В стихотворении «Поэт» Лермонтов тоже обращался к «осмеянному пророку» с вопросом:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!
Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?..
Это уже не вопрос о жизненном предназначении, который так любил задавать самому себе Лермонтов в ранней лирике. Здесь речь идет о действенности слова, о возвращении поэту той власти, «которой свет / Внимал в немом благоговенье». В лирике последних лет Лермонтов воссоздает духовный облик современников и требует от них самих сопереживания и мгновенного отклика.
Поэт понимал трагическую разобщенность «осмеянного пророка» и общества, которое отвечает на слова правды бранью, презрением и насмешками. Судьба современного поэта показана в стихотворении «Пророк» (1841). В нем Лермонтов как бы отвечает на вопрос, заданный им в последней строфе «Поэта». В «Пророке» воплощен сложный эмоциональный комплекс, в котором переплелись страстная жажда воздействия поэтического слова на умы и сердца людей и беспощадная самоирония, обличение самодовольной толпы и осознание слабости самого поэта-пророка. Изгнанный людьми, он утешается бессмысленной проповедью в пустыне:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Пророк лишен былого величия, ведь он по существу не смог выполнить свою миссию. Бог послал его к людям, но до их сердец «осмеянный пророк» не смог достучаться, ему не поверили («Глупец, хотел уверить нас, / Что Бог гласит его устами!»). В жалкой участи пророка в равной степени виновны и люди, и он сам, не сумевший разглядеть в них ничего, кроме «злобы и порока», удовлетворившийся тем, что не люди, а бессловесная «тварь земная» внемлет его проповеди. Печальна судьба современного поэта, он не способен исполнить волю Бога: своим словом «глаголом жечь сердца людей» — такова основная мысль Лермонтова.
Однако сам Лермонтов не отрекался от миссии поэта-пророка. Он говорил с современниками вопреки их желанию слышать от него только похвальные слова («морщины прятать под румяны»). Лирические монологи поэта обращены к людям. Он убежден, что его стих, как в давние времена, должен, «как Божий дух», носиться над толпой, быть «отзывом мыслей благородных». В стихотворениях «Смерть Поэта», «Поэт», «Дума», «Последнее новоселье» звучат ораторские интонации: ведь Лермонтов ведет честный и беспощадный разговор с несовершенным миром. Именно он, поэт, должен высказать людям всю правду о них.
Звучащее слово господствует в стихотворениях «Бородино», «Казачья колыбельная песня», «Завещание», «Журналист, читатель и писатель», «Спор». Преобладающими формами лирики Лермонтова становятся прямое высказывание и диалог. В стихотворениях-диалогах, наряду с голосом лирического героя, который выражает уже не только миросозерцание самого поэта, но и духовный облик многих современников, звучат другие голоса: в них Лермонтов передает мысли и думы «простых людей», не разъеденных мучительной рефлексией и скептицизмом.
Опора на звучащее слово была столь важной для Лермонтова, что меняла облик ранних стихотворений, написанных на те же темы. Например, предшественником знаменитого стихотворения «Бородино» (1837) было «Поле Бородина», написанное в 1831 г. Если в раннем произведении «рассказчиком» был романтический оратор-декламатор, вспоминавший, как накануне битвы «шумела буря до рассвета» и в этой «песне непогоды» ему слышались звуки другой, «дикой» песни — «песни свободы», то в «Бородино» о сражении повествует старый солдат, «дядя». Он с гордостью, но без всякой патетики говорит о людях своего времени. Стихотворение начинается как диалог, перерастая затем в монолог старого солдата, который не скупится на реалистические детали, стараясь передать масштаб Бородинской битвы и мужество русских солдат.
Лирический герой поздних стихотворений Лермонтова перестает быть условной романтической фигурой. В нем нет гиперболизма чувств, кипения страстей — их сменяет холодный скептицизм или внешняя бесстрастность. Лермонтов-лирик использует различные художественно-стилевые формы, но все они подчинены в конечном счете одной задаче — созданию емкого и многогранного образа «лермонтовского человека», сына своего времени, представителя своего поколения. Этот человек горд и непреклонен в своем неприятии сложившихся условий жизни, мужественно переживает свою судьбу. Лирический герой — динамическая, развивающаяся личность. Непостоянство, изменчивость его оценок и настроений передается сменой стилей и интонаций поэтической речи. Острая наблюдательность, точная фиксация деталей внешнего мира и глубокое понимание лирическим героем собственной дисгармоничной, изнемогающей от неразрешимых вопросов души — все это находит отражение в многоголосии стилевой палитры лирики Лермонтова.
В последние годы жизни Лермонтов написал немало стихотворных аллегорий («Три пальмы», «Утес», «На севере диком...»), в которых предметные образы-аллегории скрывают бурю страстей в душе лирического героя. Другая грань лирики обнаруживается в таких стихотворениях, как «Завещание», «Валерик» , «Памяти А.И.О<доевско>го». Если в ранних стихотворениях господствовала экспрессивная образность, то в поздней лирике на смену ей приходят «неукрашенные», иногда даже прозаически-сниженные слова и обороты
Устойчивый мотив лермонтовской поэзии — мотив предчувствия собственной гибели — звучит совершенно иначе, чем в пророчески-мессианских ранних стихотворениях. Удивительная простота, безыскусность и вместе с тем пронзительная человечность отличают, например, стихотворения «Завещание» и «Сон», абсолютно не похожие на образцы «высокой» романтической лирики, каких немало и у позднего Лермонтова. В его поэтическом даровании открылись грани, позволившие ему раскрыть необычайную психологическую значительность и глубину в обыденном, « прозаическом ». Сама смерть, всегда тревожившая сознание поэта, предстает в этих стихотворениях как щемяще-тревожное расставание человека с миром, который ему так не хочется покидать, несмотря на то, что этот мир был неласков или равнодушен к нему:
<...> Да что? Моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.
А если спросит кто-нибудь...
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был;
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.
Сдерживаемая лирическая мощь прорывается в стихотворениях «Ветка Палестины» (1837), «И скучно и грустно...» (1840), «Выхожу один я на дорогу...» (1841). В них голос лирического героя звучит открыто, как и в ранней лирике. Он беспощаден к самому себе, к жизни, «пустой и глупой шутке», к гармонии мироздания, которая не способна унять его душевных страданий.
Кажется, нигде так ярко не проявился скептицизм Лермонтова, как в стихотворении «И скучно и грустно». Все традиционные жизненные ценности — дружба, любовь, желания, радости и страдания, чувства и страсти — не только подвергнуты сомнению, но и отвергнуты, побеждены холодным, рассудочным анализом. Но это печальная победа, ведь лирический герой страдает оттого, что «некому руку подать / В минуту душевной невзгоды», что «вечно любить невозможно». Ему горько от мысли, что ни в отношениях между людьми, ни в самом себе он не может найти ничего, что примирило бы его с жизнью. К жизни, объявленной «пустой и глупой шуткой», лирический герой подходит как максималист, не желающий довольствоваться малым. Его не устраивает видимость дружбы, не выдерживающей испытания невзгодами, несбыточные желания, любовь «на время», «ничтожные» радости и муки.
За скептическим монологом одинокого «лермонтовского человека» скрывается не внутренняя пустота, а горькое убеждение в трагизме своего существования, в невозможности достигнуть гармонии между человеком и равнодушным к нему миром. Стихотворение, несмотря на его «персональность», полную открытость лирического «я», имеет огромный обобщающий смысл: ведь в нем выражен не только индивидуальный опыт Лермонтова — это итог раздумий всего лермонтовского поколения. В горьком личном опыте сконцентрирован опыт многих людей. « И скучно и грустно» — монолог-исповедь одного из тех людей, о которых Лермонтов написал в стихотворении «Дума» (1838), представляющем собой очерк исторической судьбы и социально-психологический портрет поколения.
«Дума» — сгусток мыслей и чувств Лермонтова, развитых в его поздней лирике, поэмах и романе «Герой нашего времени». В стихотворении говорится обо всех важных сторонах жизни современников: об их месте в обществе, о нравственном облике и психологии. Однако лирический герой «Думы» — отнюдь не равнодушный и бесстрастный судья. Важная особенность стихотворения в том, что размышления о современниках — это и процесс осознания лирическим героем своего истинного положения в мире. Его мысль движется от элегических интонаций печального раздумья к мрачному, трагическому обобщению, от высокой романтической ноты к скорбной и горькой иронии. Лирический герой осознает, что его личная судьба тождественна судьбе поколения. Поэт судит свое поколение, но одновременно и о самом себе говорит в тоне сурового самоосуждения и самоиронии.
Лермонтов не только оценивает свое поколение, но и вспоминает о предшествующем — «отцах», которые не смогли ничего оставить своим детям, отказавшись от своих прежних убеждений, посчитав их « ошибками ». Поэт говорит и о будущем поколении — «потомках», которые с горечью и презрением будут вспоминать об «отцах»:
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
Но главное внимание Лермонтов уделил, естественно, духовному облику современников. Он подчеркнул бесцельность и бессмысленность существования людей, чья жизнь — «ровный путь без цели», «пир на празднике чужом». Это люди без будущего, которые пройдут над миром без «шума и следа»: после них не останется ни новых идей, ни новых дел. Грядущее для этих людей «иль пусто, иль темно». Лермонтов говорит о своем поколении как о «толпе угрюмой и скоро позабытой», не способной радоваться жизни, смеющейся над прошлым и не верящей в будущее.
Главное в общественной характеристике поколения — отчужденность людей друг от друга. Каждый человек одинок, замкнут, равнодушен к тому, что происходит в обществе:
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию — презренные рабы.
Эти люди не могут открыто протестовать, а тем более бороться с существующим миропорядком. Лермонтов показывает равнодушие своих современников к нравственности. Они не различают добра и зла, что сам поэт считает «позорным». Отбросив фальшивую мораль большинства, они полагают, что нравственности вообще не существует.
В «Думе» дана замечательная характеристика психологии современного поколения. Прежде всего, Лермонтов пишет о том, что это поколение рационалистов. Тяга к знаниям и сомнение — двигатель познания — всегда были благом для людей, но поэт подчеркивает, что для его современников это уже не благо, а зло. Ведь практического значения их размышления о мире и людях не имеют. Ум современников иссушен «наукою бесплодной». Они не доверяют своим чувствам, видя в них только « зарытый скупостью и бесполезный клад», изнемогают «под бременем познанья и сомненья».
Лермонтовское поколение не способно на глубокие чувства. Ни ненависть, ни любовь не могут по-настоящему овладеть душой этих людей. В их крови «огонь кипит», но в душах — «холод тайный », так как истинные чувства для них закрыты. Поэтому ни поэзия, ни искусство не в состоянии расшевелить их ум «восторгом сладостным».
В «Думе» поэт не ограничился беспощадными и горькими оценками современников. Он показал, что не только они виноватые бесцельности их жизни. «Дума» — это обвинительный акт обществу, превратившему умных людей, интеллектуальную элиту страны в подобие манекенов, которым скучно в жизни, скучно с самими собой.
Только в мечтах, да и то на короткое время, они могут уйти от ненавистной жизни. Об этом Лермонтов написал в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен...» (1840). Лирический герой стихотворения одинок в « пестрой толпе », где вместо живых людей мелькают «приличьем стянутые маски». Он внешне ничем не выделяется из этой толпы, но, «наружно погружась в их блеск и суету», вспоминает о детстве, о деревне, о настоящей любви. Здесь мы видим тот «остаток чувства», который еще есть в современном человеке. Однако мысли и мечты о прежней жизни мимолетны, их спугивает «шум толпы людской». В душе героя рождается протест, но, как истинный сын своего времени, он не способен открыто высказать окружающим свою злость и горечь.
Во многих стихотворениях 1838-1839 гг. легко обнаружить комплекс идей и настроений, близкий к тому, который отражен в «Думе». Тема современного поколения для Лермонтова была поистине неисчерпаемой. Например, в стихотворении «Не верь себе» (1839) создан яркий образ толпы, идущей «дорогою привычной». Среди нее затерялся «мечтатель молодой», вызывающий у людей только смех:
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,
С своим напевом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом своим картонным...
В горьких строках этого стихотворения слышится и суровое осуждение «толпы», и трагическое осознание ненужности любой правды о современниках. Ведь, обращаясь к тем, кто еще верит в нее, в том числе и к поэту, самодовольная толпа провозглашает:
Но скучен нам простой и гордый твой язык, —
Нас тешат блестки и обманы;
Как ветхая краса, наш ветхий мир привык
Морщины прятать под румяны...
(«Поэт», 1838).
К каким же решениям подводит Лермонтов своего лирического героя? Видит ли он возможность преодолеть трагический разлад между личностью «мечтателя», искателя истины, поэта-пророка и миром равнодушных, безжизненных современников? Индивидуалистическая самоизоляция — только один из путей лирического героя, намеченных и отвергнутых Лермонтовым. Другой путь — обращение к Родине, впервые открывающейся перед ним не в автобиографическом пространстве дворянской усадьбы, как было в ранней лирике, а в ее подлинном, суровом и прекрасном, «мужицком» обличье (стихотворение «Родина», 1841). Еще один путь, уводящий лирического героя от толпы современников, — верность своей судьбе, вера в новую жизнь, которая способна взорвать привычное существование (этот особый путь осмыслен в другом стихотворении, также написанном в 1841 г., — «Выхожу один я на дорогу...»).
Два лирических шедевра Лермонтова, созданные в последние полгода его жизни, завершили размышления поэта о жизненном пути современного человека, который должен преодолеть свое отчаяние, разлад с миром и найти свою дорогу. Она может быть либо «проселочным путем», затерявшимся на просторах родины, вдали от ненавистной цивилизации, от широкого тракта, по которому мчатся толпы современников-пошляков, либо «кремнистым путем», уводящим его от горестей несостоявшейся жизни к гармоническому слиянию с вечностью и мирозданием. «Родина» и «Выхожу один я на дорогу...» — два варианта судьбы лирического героя, которые, при всем своем внешнем различии, внутренне близки. И «странная любовь» к родине, и «свобода и покой», которых ищет герой стихотворения «Выхожу один я на дорогу...» вне привычной жизни, способны умиротворить его душу, дать ему возможность ощутить вместо опостылевшего разлада с миром близость к вечным ценностям: природе, любви, чувство радости жизни. Если в «Родине» Лермонтов еще среди современников, полемизирует с ними, то в стихотворении «Выхожу один я на дорогу...» он уже среди потомков, которым оставляет свое поэтическое завещание, как бы свой «проект» «памятника нерукотворного».
Лирический герой «Родины» — путешественник, проезжающий проселочными дорогами по просторам степной России. Он говорит о любви к «неофициальной» России, скрытой за фасадом официального патриотизма, признающего только «славу, купленную кровью» и «полный гордого доверия покой», и восторгами «квасных» патриотов, которые ценят «темной старины заветные преданья». Лирический герой ясно видит, что нужно отбросить, что не может быть предметом его любви, даже если это кажется «странным» его современникам. Четыре раза поэт подчеркивает необычность своего патриотизма: «Люблю отчизну я, но странною любовью!», «Не победит ее рассудок мой», «Но я люблю — за что не знаю сам...», «С отрадой многим незнакомой...» Лирическая исповедь героя, который в этом стихотворении особенно близок к Лермонтову, приобретает острый публицистический оттенок.
Настоящий патриотизм — это любовь к России народной, которая открывается лирическому герою как необозримая страна, увиденная словно с высоты птичьего полета, и как страна простых людей, занятых своими повседневными заботами. Композиция стихотворения подчинена идее приближения лирического героя к главному — образам русских мужиков, олицетворяющих не государство с его жандармскими «мундирами голубыми» (см. стихотворение «Прощай, немытая Россия...», 1841), а подлинную Россию, страну, живущую своей жизнью, и ее народ, поющий и пляшущий по-своему, а не по указке всесильных, казалось бы, «пашей» из Петербурга:
С отрадой многим незнакомой
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.
В лирико-философской исповеди «Выхожу один я на дорогу...» голос поэта обращен к самому себе. Стихотворение — акт его философского самосознания. В нем развернуты две важнейшие лирические темы: тема пути, заявленная в первой строфе, и тема будущего, предстающая как принципиально новая для Лермонтова поэтическая утопия «свободы и покоя». В начале стихотворения звучит один из ведущих мотивов лермонтовской лирики — мотив одинокого странничества по жизни, «кремнистому пути», уводящему в будущее. Земная жизнь осмыслена как «пустыня», место уединенной встречи лирического героя со вселенной. Земля не противостоит небу: «пустыня внемлет Богу». Это отражение небесного согласия, божественной гармонии мироздания. Но величественное зрелище ночи («В небесах торжественно и чудно! / Спит земля в сиянье голубом...») резко противопоставлено дисгармонии и разладу в душе лирического героя («Что же мне так больно и так трудно? / Жду ль чего? жалею ли о чем?»). Сталкиваются гармония космоса и хаос души героя, гордо сопоставившего себя с мирозданием. Вселенная для него — только часть мучительной жизни, лишенной воспоминаний о прошлом и надежд на будущее. Неразрешимый конфликт с жизнью не устраняется, а преодолевается — ценой отречения от жизни, устремлением лирического героя к фантастической грёзе о полужизни-полусне-полузабытьи:
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь...
Только с этой несбыточной мечтой он связывает возможность преодолеть время, слиться с природой, найти желанную гармонию с миром:
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.
Лермонтов не снимает противоречий в самой реальности. Они по-прежнему тревожат лирического героя: он никуда не может уйти от них и от мучительного разлада в собственной душе. Хаосу и дисгармонии противостоит романтическая программа «жизнестроения », развернутая в финале стихотворения. Это новая реальность, содержание которой — неувядающая, «вечная» жизнь и полная реализация духовных сил человека: он мечтает не о смерти, а о подлинном существовании — в гармонии с мирозданием и самим собой.