Е.М. Гушанская: «“Утиная охота” — это прежде всего пьеса-исповедь, в основу которой положен не драматический, а лирический конфликт, не драматические столкновения, а сюжет лирического самоосознания. <...>
То, что принято называть интригой, нервом, движущим действие и подводящим его к кульминации, в пьесе Вампилова не события, происходящие с героем, а соотношение между разворачивающимися в его мозгу воспоминаниями и их сиюминутным осознанием. В прямой развёртке событий жизни Виктора Зилова есть самодостаточность и занимательность интриги, но нет оснований для выбранной автором развязки. <...>
В пьесе представлена не “драма” героя, “а способ жизни, в котором драмы случаются не от активного столкновения героя с реальностью (как это было в ранних пьесах Розова, например), а, наоборот, от нестолкновения и превращения жизни в некий обыденный ритуал, где полулюбовь, полудружба, занятие профессией... выстраиваются в один утомительный ряд” (М. Вайль). И поэтому “Утиная охота” основывается не на опорах внешнего конфликта, а на опорах образных, почти символических. И одна из них — утиная охота. <...>
Взятая драматургом коллизия стара как мир — она предлагает проблемы социально-нравственного бытия человека. Каждое время по-своему осмысляет её, выдвигая на первый план свой круг нравственных задач и тип героя. В такого рода коллизии и появляется Зилов,
Нет нужды спорить, “тянет” Зилов на Гамлета, Иванова или нет, — другое время, другие песни, но перед нами драматическая коллизия, в которой тон задан героем именно этого типа — рефлектирующим героем.
Принципиальным открытием “Утиной охоты” было и другое: новая, иная, чем прежде, степень приближения к человеку. Драматургия и театр начала 60-х годов подошли к своему герою запросто, без затей и обрадовались как этой собственной простоте, искренности, так и тому, что этой простоте открылось: живая человеческая фигура была несравненно интереснее лица, втиснутого в прорезь силуэта-трафарета, а живой поступок — лучше деяния человека-должности.
В “Утиной охоте” драматургия подошла к человеку вплотную, открыла человека, так сказать, изнутри личности, она попыталась проникнуть под оболочку тела, за лобную кость, сделать процесс выбора, решения, думанья драматургичным. Драматургия 80-х годов с радостью подхватила эту нутряную мозжечковую пристальность, но пока ещё не очень хорошо отдавая себе отчёт, что с этой пристальностью делать. Впрочем, в своего рода растерянности перед собственным открытием оказался и Вампилов».