МЛ. Волошин: «Поэма “Двенадцать” является одним из прекрасных художественных претворений революционной действительности. Не изменяя ни самому себе, ни своим приёмам, ни формам, Блок написал глубоко реальную и — что удивительно — лирически-объективную вещь. Этот Блок, уступивший свой голос болыневикам-красногвардейцам, остаётся подлинным Блоком “Прекрасной Дамы” и “Снежной маски”. Говорят, что Блок — большевик, вероятно, потому, что последние его произведения печатаются в альманахах левых эсеров “Скифы”, что он дружен с большевистскими заправилами, но не думаю, чтобы он мог быть большевиком по программе, по существу, потому что какое дело такому поэту, как Блок, до остервенелой борьбы двух таких далёких ему человеческих классов...»
Иванов-Разумник: «...Снежная буря революции начинается с первых же строк поэмы; и с первых же строк её чёрное небо и белый снег — как бы символы того двойственного, что совершается на свете, что творится в каждой душе.
1 Иванов-Разумник (Разумник Васильевич Иванов) (1878—1946) — историк общественной мысли, лидер группы «Скифы», объединившей писателей и деятелей искусства разных школ.
Чёрный вечер,
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек...Так, через всю поэму проходят, переплетаясь, два внутренних мотива. Чёрный вечер — кровь, грязь, преступление; белый снег —та новая правда, которая через тех же людей идёт в мир. И если бы поэт ограничился только одной темой, или нарисовал бы только одну “чёрную” оболочку революции, или только её “белую” сущность — он был бы восторженно принят в одном или в другом из тех двух станов, на которые теперь раскололась Россия. Но поэт, подлинный поэт, одинаково далёк и от светлого славословия, и от тёмной хулы; он даёт одну переплетающуюся истину в одной картине.
Чёрный вечер, Белый снег.
Вся поэма в этом. И на этом фоне, сквозь белую снежную пелену поэт рисует чёрными чёткими штрихами картину “революционного Петербурга” конца 1917 года.
И вот на этом фоне, под нависшим чёрным небом, под падающим белым снегом — “идут двенадцать человек”... О, поэт нисколько не “поэтизирует” их! Напротив. “В зубах цигарка, примят картуз, на спину б надо бубновый туз!”...
Но всё же впереди них роза и крест “в нежной поступи надвьюжной, в снежной россыпи жемчужной”...»
ПЛ. Флоренский: «Мистика Блока подлинна, но — по терминологии православия — это иногда “прелесть”, иногда же явит бесовидения...
В плане тематики литературной поэма восходит к Пушкину: бесовидения в метель (“Бесы”).
Пародийный характер поэмы непосредственно очевиден: тут борьба с Церковью, символизируемой числом 12. 12 красногвардейцев, предводителем коих становится Иисус Христос, пародируют апостола даже именами: Ванька — “ученика его же любяще”, Андрюха — “первозванного” и Петруха — “первоверховного”. Поставлены под знак отрицания священник (“А вон и долгополый...”) и иконостас (“От чего тебя упас золотой иконостас...”).
В поэме отчетливо и не обинуясь говорят черти:
“Эх, эх, поблуди, / Сердце ёкнуло в груди. / Эх, эх, согреши, / Легче будет для души...”
Характер прелестного видения, пародийность лика, являющегося в конце поэмы “Иисуса” (отметим разрушение спасительного имени), предельно убедительно доказывают состояние страха, тоски и беспричинной тревоги “удостоившихся” такого видения. Этот Иисус Христос появляется как разрешение чудовищного страха, нарастание которого выражено девятикратным окриком на призрак и выстрелами, встреченными долгим смехом вьюги. Страх тоски и тревога — существенный признак бесовидения...»
В.В. Маяковский: «Творчество Александра Блока — целая поэтическая эпоха, эпоха недавнего прошлого.
Славнейший мастер-символист Блок оказал огромное влияние на всю современную поэзию.
Некоторые до сих пор не могут вырваться из его обвораживающих строк — взяв какое-нибудь блоковское слово, развивают его на целые страницы, строя на нём всё своё поэтическое богатство. Другие преодолели его романтику раннего периода, объявили ей поэтическую войну и, очистив души от обломков символизма, прорывают фундаменты новых ритмов, громоздят камни новых образов, скрепляют строки новыми рифмами — кладут героический труд, созидающий поэзию будущего. Но и тем и другим одинаково любовно памятен Блок.
Блок честно и восторженно подошёл к нашей великой революции, но тонким, изящным словам символиста не под силу было выдержать и поднять её тяжёлые реальнейшие, грубейшие образы. В своей знаменитой, переведённой на многие языки поэме “Двенадцать” Блок надорвался».
Г.В. Иванов: «Когда читаешь “Стихи о России”, вспоминаются слова Валерия Брюсова... о книгах, которые нельзя перелистывать, а надо читать, “как роман”. “Стихи о России” не сборник последних стихотворений поэта. Это изборник — где рядом с новыми, впервые появляющимися стихами есть стихи, напечатанные уже несколько лет назад. И читаешь его не как роман, разумеется, но как стройную поэму, где каждое стихотворение — звено или глава.
Этот цикл (“На поле Куликовом”) определяет тон всей книги — просветлённую грусть и мудрую ясно-мужественную любовь поэта к России...
В “Стихах о России” — почти всё совершенно. Как же, спросят нас, ведь это не сплошь новые стихи? Куда же делись промахи и срывы, несомненно бывшие в ранних стихах Блока? Да, и более всего безукоризненное мастерство поэта сказалось именно в плане книги. Выбор стихов сделан так, что мы иначе и не решаемся определить его как “провидение вкуса”.
В книге двадцать три стихотворения, и почти каждое — новый этап лирического познания России. От первых смутных и горьких откровений до заключительных строк:
И опять мы к тебе, Россия,
Добрели из чужой земли.
Такой большой и сложный путь, и каким убедительно ясным и гармонически законченным представляется он нам, когда, вслед за стихами о “Куликовом поле”, мы читаем “Русь”, и дальше “Праздник радостный...”, “Последнее напутствие”, и, наконец, “Я не предал белое знамя...”, заканчивающееся так:
И горит звезда Вифлеема
Так светло, как любовь моя.
Подлинно — звезда горит, “как любовь”, а не наоборот. Вынесенная из мрака и смуты, она светлей даже вифлеемской звезды!»
Е.Г. Эткинд: «Сквозь контрастность просвечивает призрачность, космичность незнакомки. Это не просто дама в чёрном платье со страусовыми перьями на шляпе.
Это стихотворение — о прозе и поэзии, о противоположности и единстве враждебных и трагически родственных друг другу стихий, о преображающей силе поэтической фантазии, в каком-то высокодуховном смысле близкой преображающему влиянию вина, — но, хотя поэт и кончает стихотворение словами “Ты, право, пьяное чудовище. / Я знаю: истина в вине”, его опьянение, его “вино” иное, чем то, которым дурманят себя “пьяницы с глазами кроликов”. Сила этого поэтического, то есть иносказательного, вина в том, что оно сквозь мёртвую прозу пошлости позволяет видеть поэтическую сущность мира — в конечном счёте мира единого, целостного».