1.
Любая интерпретация творчества, построение его логики, должно опираться на творчество самого автора, ориентироваться на текст. Только тогда, когда идея каждого отдельно взятого произведения прийдет во взаимодействие с идеями других произведений, образует с ними логическое, нерасторжимое единство, объяснит тот путь духовных и творческих исканий, который прошел автор, — только тогда можно говорить о большой степени достоверности предлагаемой версии.
Применительно к творчеству Гоголя, это касается и второго, сожженного тома «Мертвых душ», и «Выбранных мест из переписки с друзьями», которые, как и любое произведение в творчестве писателя, не носили случайного характера, или характера трагического заблуждения, а даже если таковыми и являлись, то это должно было быть логическое заблуждение, вытекающее из смысла и содержания всего предшествующего творчества.
В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» Гоголь впервые определился как самостоятельный художник, а кроме того, явил ту самобытную поэтическую манеру, которая отличает его ото всех остальных. В чем же состоит главная особенность этой манеры?
Гоголь вводит в ткань повествования элементы преданий и народных легенд, делает их составной частью отображаемой народной жизни. Однако не это является главным.
По Гоголю, человеческая душа является своего рода ареной, на которой происходит постоянная, извечная борьба добра и зла, темного и светлого начала, бога и дьявола. Гоголь, погружаясь в народный быт, пытается понять, что есть добро, а что есть зло (дьявольское начало). He случайно в его произведениях демонические силы вплетены в человеческий быт, являются его составной частью. Характерно, что «бесовщина» возникает как раз именно там, где процветает бездуховное начало, где люди живут в праздности и пьянстве, лжи и разврате. «Чертовщина» Гоголя — это своего рода метафора, овеществленное темное начало в человеке. Характерно, что, изображая «бесовское начало», Гоголь не рисует «гордого князя тьмы», падшего ангела, Вельзевула. «Князь тьмы» — это сила, противостоящая личности, вставшей на путь самосовершенствования и служения богу. Это искушающее начало. У Гоголя же нет личностей. Предметом его изображения являются не личности, но духовная жизнь народа, представляемая в лицах. Его персонажи — это своего рода маски, марионетки в руках главных сил, между которыми и разворачивается основной конфликт в его произведениях — между божественным и бесовским началом в человеке. Речь у Гоголя идет не о способе передвижения на пути служению богу, но о том, чтобы наставить людей на этот путь, ибо в этих всех Басаврюках, Солохах, Чубах и проч. не просто бога мало, его там нет вовсе.
У Гоголя, таким образом, можно наблюдать как бы два уровня, два пласта действа: на арене борются персонажи и нечисть, а за кулисами, подспудно, противостоят бог и дьявол (отсюда и «сценичность» произведений Гоголя, «карнавальное» начало, о котором говорили многие исследователи). Для того, чтобы противостоять дьяволу, нужно принять сторону бога, увидеть его. А для этого надо очиститься — очиститься от «нечисти»: злобы, глупости, пьянства, зависти, похоти и проч. Таким образом, в творчестве Гоголя перед нами предстает не ад и не рай (как, напр., у Данте или Мильтона — ад или рай могут обрести только те, кто уже узрел бога, а, соответственно, и дьявола), но, скорее, чистилище. Какие-то из персонажей проходят его (напр., кузнец Вакула из «Ночи перед рождеством»), какие-то нет (напр., Хома Брут из «Вия»),
Примечательна функция описаний природы у Гоголя. Мир, по Гоголю, — есть творение бога, и его присутствие в нем неизбывно. Описания природы у Гоголя — это своего рода гимны божественной сути, разлитой во всем вокруг. По Гоголю, все прекрасное — божественно, и все божественное — прекрасно. Ho понятие «прекрасного» отнюдь не тождественно у него понятию «красота» (напр., красота панночки в «Вие», красота произведения искусства в «Портрете»). Прекрасное, по Гоголю, есть именно воплощение бога на земле.
Именно с такого описания начинается первая повесть «Вечеров...». Как своего рода антитеза ему предстает перед нами описание ярмарки — сцены беспробудного пьянства (Солопий), обмана (цыгане), зависти (мачеха) и т. д. Kpacная свитка, куски которой черт ищет по всей ярмарке — есть символ присутствия «нечисти» во всем, происходящем здесь. He случайно и то, что Солопий пугается свиного рыла, появившегося в окне («близость» к черту из-за пьянства обусловливает этот страх).
Сходная же расстановка сил описывается в «Пропавшей грамоте», где вся нечисть появляется вследствие беспробудного пьянства, которому предается гонец, отправленный с грамотой к царице. Характерно и то, что Гоголь почти стирает грань между реальным и ирреальным миром, в который погружаются персонажи в результате алкогольного или наркотического опьянения (напр., «Невский проспект», «Вий»). До конца так и не ясно, было ли все, приключившееся с гонцом, на самом деле, или это лишь привидевшиеся ему события (ср. с пушкинским «Гробовщиком»). Данный ход также логичен, так как мир — есть творение бога, следовательно, тот, кто подпадает под действие «нечисти» и отдаляется от бога, отдаляется и от реального мира (божьего творения), попадая в мир «бесовский», ирреальный. Характерно, что «ирреальность» колоссально возрастет у Гоголя в Петербургских повестях, где сам город предстает уже не как часть мира естественного, божественного, но как нечто фантасмагоричное, ирреальное, почти полностью подпавшее под бесовское начало и порождающее уже не людей, а каких-то уродов («Шинель», «Нос», «Записки сумасшедшего»).
С описаниями «чертовщины» контрастирует в «Вечерах...» представление Гоголя о молодости, так как молодые люди — это те, кто еще не успел сделать своего выбора, те, кто в силу своего возраста пока невинен. Именно молодые люди противостоят нечисти, порождаемой и исходящей от старшего поколения, которое уже погрязло в грехах (напр., аппозиция Вакула/его мать, Солоха, в «Ночи перед рождеством»; Петр и Ивась/Корж в «Вечере накануне Ивана Купала»; Левко/его отец, голова, в «Майской ночи, или Утопленнице», Катерина и Данило/отец Катерины, колдун, и т. д.). Вполне в духе христианских пророчеств (Исайя) о том, что «грехи отцов падут на детей их», Гоголь ставит вопрос об ответственности старшего поколения за неокрепшие души молодого поколения, утверждает, что человек ответственен не только за свою загубленную душу, но и тех, кто оказывается в сфере его влияния (напр., ответственность Тараса Бульбы за судьбу своих сыновей).
Именно корыстолюбие Коржа толкает Петра на преступление (убийство невинного младенца) в «Вечере накануне Ивана Купалы», именно «безобразия», творимые головой, являются той причиной, которая впускает «нечисть» в окружающий божественный мир в «Майской ночи, или Утопленнице». Характерно, что и сака Утопленница также пострадала по вине злой мачехи (ведьмы), что отчасти и является причиной, по которой она помогает Левко. Символичен и сам процесс «узнавания» нечисти, внешне совершенно неотличимой от людей. Характерно, что об этом прямо заявляют персонажи «Вия», когда говорят о том, что «любая старая баба — ведьма» или что все бабы, что на базаре, — ведьмы, а также то, что ведьму невозможно отличить ни по каким внешним признакам.
Отношение Гоголя к женщинам в целом довольно примечательно. В утверждаемой им оппозиции темного и светлого начал женщина занимает как бы промежуточное положение. По Гоголю, «женщина влюблена в черта» (как он пишет в «Записках сумасшедшего»), что впрямую изображается им, например, в «Ночи перед рождеством» в образе Солохи. Женщина у Гоголя это всегда искушающее начало, не случайно с женитьбой в произведениях Гоголя постоянно связано так много неприятностей. Женщина вносит сумятицу в борьбу добра и зла, происходящую в мире, и в результате почти всегда оказывается (вольно или невольно) на стороне черта. В «Ночи перед рождеством» Оксана является причиной того, что Вакула связывается с чертом, в «Страшной мести» — Катерина отпускает на волю прикованного в подвале колдуна, Иван Федорович Шпонька теряет покой из-за того, что его хотят женить, в «Записках сумасшедшего» одна из причин сумасшедствия главного героя — дочь его начальника, в которую он влюблен, Андрия приводит к пониманию бессмысленности творимого козаками, а впоследствии к смерти от руки собственного отца то, что он подпадает под чары прекрасной полячки, неприятности Чичикова в «Мертвых душах» начинаются с того, что он, кокетничая на балу с понравившейся ему блондинкой, вызывает неудовольствие остальных женщин и т. д.
Единственная ипостась, когда женские образы у Гоголя приобретают иное звучание и иные функции, — это когда женщина выступает в роли матери. Материнство — это то божественное, что заключено в женщине и благодаря чему она может подняться над грешным-миром. Это и мать Остапа и Андрия, беззаветно любящая своих сыновей и тоскующая по ним, это и мать из «Записок сумасшедшего», к которой главный герой обращает свои последние призывы, это даже Солоха по отношению к Вакуле.
Пороки «мужские» — пьянство, курение люльки, ничегонеделание, тупое упрямство и проч. — также являются проявлениями бесовского начала, но мужчина, по Гоголю, обладает возможностью выбора. Он открыт как для светлого, так и для темного начала, поэтому основная вина (и ответственность) за исход борьбы между богом и дьяволом лежит именно на нем.
Быт гоголевских козаков, состоящий в основном именно из пьянства, неумеренной еды, курения люльки и ничегонеделанья (напр., Пацюк из «Ночи перед рождеством»), богато представленный в «Вечерах...», сменяется повествованием с менее выраженными «внешними» атрибутами бесовщины. «Нечистота» не есть ведьмы или колдуны, но то бездуховное, косное существование, которое отвращает человека от бога. По существу, сборник «Миргород» составляют вполне бытовые произведения, и только в «Вие» есть элементы «фантастического». Гоголь, проникая в сущность бытия, постепенно отказывается от «внешних» проявлений бесовщины. Ему уже не требуются фольклорно-мифологические метафоры для того, чтобы показать бесовскую суть происходящего. Переход к такого рода повествовательности намечен еще в двух последних повестях «Вечеров...» — «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» и «Заколдованное место», где фактического присутствия нечистой силы нет. Глупость и алчность деда из «Заколдованного места», завершающаяся тем, что его с головы до ног обливают помоями, а также тем, что вместо клада он находит в котле какой-то мусор, во многом напоминает сюжет первой повести сборника — «Сорочинской ярмарки». Таким образом, бесовщина, начинаясь в человеческом бытии (композиция сборника — первая повесть «Сорочинская ярмарка» и последняя «Заколдованное место»), в него же и уходит.
Примечательна повесть об Иване Федоровиче Шпоньке и его тетушке. Перед нами впервые предстает персонаж совершенно лишенный человеческого лица, персонаж, жизнь которого бесцельна, бессмысленна и бесплодна, и при этом совершенно лишенный «бесовского» внешнего антуража. Примечательно также и то, что повесть не закончена — продолжением ее вполне могут служить «Старосветские помещики», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (из «Миргорода»), а также петербургские повести и линия, оканчивающаяся «Шинелью», «Ревизором» и «Мертвыми душами».
2.
Если в «Вечерах...» «души» персонажей еще не совсем «мертвые», смерть лишь витает над ними в виде всякой нечистой силы, то начиная с «Ивана Федоровича Шпоньки и его тетушки» Гоголь открывает именно галерею «мертвых» душ.
В сборнике «Миргород» характерна повесть «Вий», где еще присутствует бесовщина в виде внешних атрибутов, но где крен сделан именно в сторону отображения «омертвения душ» (быт бурсы, характеры Халявы, Тиберия Горобца, Хомы Брута; «говорящие» фамилии строятся на контрасте — «громкое имя» и то, что они обозначают — «Тиберий» имя древнеримского цезаря, «Брут» — древнеримский военачальник, по преданию, нанесший смертельный удар Юлию Цезарю, ученики бурсы называются «риторами», «философами» и проч., сравн. с «древнегреческими» именами сыновей Манилова в «Мертвых душах» — Феми-стоклюс и Алкид). Хома Брут погибает от страха, а также от того, что в нем не было веры и божьего огня. Примечателен образ Вия, этого своего рода повелителя мертвых душ, хозяина чистилища, Цербера, охраняющего вход в Аид, — это косолапый, обсыпанный землей мужик, его руки и ноги похожи на корни (символ темной стороны личности, подсознания, в котором хранятся чуждые культуре и богу инстинкты), но у него железное лицо (символизирующее агрессию, войну). И в этом отношении связь повестей «Вий» и «Тарас Бульба» гораздо более тесная, чем может показаться на первый взгляд.
В «Тарасе Бульбе» представляется еще одна сторона человеческой жизни — война, к которой Гоголь больше ни в одном своем произведении не возвращается (исключая «Повесть о капитане Копейкине», где эта тема представлена косвенно).
По Гоголю, война — занятие противоестественное, богопротивное и бессмысленное в своей жестокости. Описывая характер Тараса Бульбы и те стороны его личности, которые не могут вызывать симпатии (упрямство, жестокость), Гоголь неоднократно упоминает, что таково было веление времени. Однако вскрывая причины, Гоголь вовсе не снимает вины с персонажей за то зло, которое они несут в мир. Изображая их, автор пытается бросить взгляд в будущее, понять, куда мчится «Русь-тройка», прозреть путь к богу.
Историзм Гоголя состоит не в том, что он изображает события давно минувших дней, но в том, что он пытается осознать с точки зрения современной ему жизни те явления, которые происходили в истории. В первую очередь,, описывая нравы той далекой эпохи, Гоголь хочет разобраться, что именно в этических установлениях общества преходяще и внушено эпохой, а что вечно. Другими словами, история для Гоголя — это то мерило, которым он пытается измерить жизнь, чтобы понять место в ней бога.
Тарас Бульба — типичный козак, т. е. видящий своим основным занятием ратное дело, презирающий сельский и любой другой труд, привыкший считаться только со своим мнением. Насколько бессмысленна «ратная жизнь» козаков, настолько и бессмысленны причины их военных походов. Привыкшие жить в постоянном противостоянии с соседями, в постоянных войнах, они не знают иной логики жизни, кроме логики войны. Основной причиной осады польского города, например, явилось то, что молодых надо было научить ратному делу, остальных чем-то занять, чтобы не пьянствовали и не терроризировали окрестные селения. Формальным поводом к войне послужили непроверенные слухи о том, что ляхи и жиды где-то притесняют православных (до этого собирались идти воевать турок за то, что они «басурманы»).
Тарас не считается с мнением своих сыновей, отправляя их в Сечь и решая их судьбу за них (впрочем, это было вполне в духе времени). Показательно то, что оба сына гибнут в процессе совершенно бессмысленного похода — один от руки отца, другой по его вине (отец настаивает на продолжении осады города, позднее из-за своей несдержанности не вызволяет сына из плена). Смерть Остапа, происходящая на глазах отца, который пришел посмотреть, достойно ли его сын примет смерть (слова «добре, сынку, добре», произносимые Тарасом во время четвертования), во многом происходит по вине Тараса. Примечательно и то, что Остап хочет похоронить убитого отцом Андрия, но тот запрещает ему.
Тарас расправляется с Андрием за предательство, хотя при внимательном рассмотрении не совсем ясно, что же именно предал Андрий. Бессмысленная осада города козаками приводит к тому, что там начинается голод. Жуткие картины человеческих страданий, которые видит Андрий, попадая туда по подземному ходу, заставляют его по-иному взглянуть на деяния козаков. Тарас возмущен и тем, что Андрий предал веру отцов, т. е. православие. Сам он довольно много говорит о православии и вере, хотя в чем же именно состоит его «христианство», понять довольно трудно — основные христианские качества — милосердие, уважение к чужой личности, гуманизм и проч. — либо остаются за рамками повествования, либо отсутствуют в характере Тараса (в ткани повествовании их нет). Он не задумываясь убивает своего сына, который (в отличие от отца) опускает оружие и не поднимает руку на близкого по крови человека.
Смерть самого Тараса также довольно нелепа (хотя заслуженна и сюжетно обоснована — трагическая вина за убийство одного сына, моральная ответственность за гибель другого и за смерть практически всех козаков, осаждавших город) — он не хочет оставлять «врагу» своего чубука. Умирает, впрочем, Тарас героически — указывает ставшимся в живых козакам путь к спасительным челнокам. Однако побудительные мотивы его состоят не только в том, чтобы спасти жизни людей, данные им богом, но в том, чтобы было кому продолжить борьбу и «отомстить», т. е. и впредь делать то, что делал сам Тарас. Таким образом, Бульба по большей части защищает не веру, но тот образ жизни, которым живут козаки и жил он сам.
В этом отношении Тарас продолжает галерею гоголевских типов, которые были начаты еще в «Вечерах...» и продолжены в «Миргороде»: это голова из «Майской ночи или утопленницы», Чуб из «Ночи перед рождеством», сотник, отец панночки, из «Вия», генерал из «Шинели» и проч. Ta же линия будет продолжена в «Ревизоре» (городничий).
3.
Повести петербургского цикла («Невский проспект», «Нос», «Портрет», «Записки сумасшедшего») продолжают представление той галереи «мертвых душ», которая была начата Гоголем в «Миргороде». Петербург предстает как своего рода город мертвых, некой фантасмагорией, в которой нет места нормальным человеческим чувствам — здесь даже влюбленность и искренний порыв встречают непонимание, так как «человеку» вполне нравится та гадкая жизнь, которой он живет («Невский проспект»), здесь человеческие качества настолько не важны, что в карете, одетым в вицмундир вполне может разъезжать нос (символ высокомерия — «задирать нос»), здесь господствует власть денег, губящая все лучшее, что только может быть в человеке («Портрет»). Перед нами возникают не люди, но нечисть в человеческом обличье — напр., облик стряпчего из «По вести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», во многом предваряющий образ Акакия Акакиевича из «Шинели» и тех чиновников (напр., Иван Антонович Кувшинное Рыло), которых Гоголь будет изображать в «Ревизоре» и «Мертвых душах». Желая нарисовать дьявола, «князя тьмы», художник не может представить его никак иначе, кроме как в облике коломенского ростовщика («Портрет»). Ведьмы здесь уже лишены своей сказочно-мифологической атрибутики — это просто проститутки, глумящиеся над искренним чувством («Невский проспект»). Это не падшие, не заблудшие души, это именно «мертвые души».
Примечательно то, что Гоголь увидел и очень опасные черты своих «мертвых душ», причем не только в высокопоставленных взяточниках и казнокрадах, но и в так называемом «маленьком человеке». Униженный, лишенный всяческого достоинства, но вместе с тем и лишенный божественной души, персонаж может лишь превратиться на самом деле в нечисть (напр., «Шинель», где Акакий Акакиевич после смерти в виде привидения пугает проезжающих), либо уйти в ирреальный мир, где он важен и значителен («Записки сумасшедшего»). «Маленький человек» страшен, по Гоголю, вовсе не потому, что он «мал», но потому, что он настолько мал, что в него не умещается ни одна божественная искра. И вдвойне страшен такой человек, если он вдруг возомнит себя Наполеоном (именно выход на божий свет такого персонажа будет позже описывать Достоевский в своих «Записках из подполья»). Человек, живущий лишь мечтой о шинели, не может быть назван человеком, хотя и имеет человеческое обличие. Впрочем, по отношению к окружающим его персонажам, он не так уж плох — у него есть мечта (пусть о шинели), и его жизнь не сводится лишь к пьянству, игре в карты и переписыванию циркуляров. В мире, который описывает Гоголь, даже мечта о шинели — своего рода заменитель души.
Понять пути России, нащупать тот путь, который поведет ее к богу, пытался Гоголь в своих произведениях, изображая «мертвые души», дабы отвратить души живые от погибели. Во втором томе «Мертвых душ» и «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь попытался представить ту модель общества, какая, по его мнению, должна была существовать. Ho попытка не увенчалась успехом. Гоголь не видел в окружающей действительности поводов для такого рода построений. И на смертном одре он вслед за своим Городничим повторял: «Убит, убит, совсем убит! Ничего не вижу. Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего...»
Таким образом, сатира Гоголя носит философско-этический характер и пытается ответить на тот вопрос, который Гоголь задал в своем главном произведении: «Куда ты мчишься, Русь-тройка?», но на который так и не нашел ответа.