МОНОЛОГ в литературе — довольно пространная речь одного персонажа, как правило, не второстепенного, хотя есть исключения: у Гоголя слуга Хлестакова Осип в одиночестве рассказывает (по сути, публике) о петербургской жизни и о своем барине. Преимущественно подобные монологи практикуются в драме, со временем все больше потесняясь диалогами. Классицисты не думали о правдоподобии монологов, многоречивость высоких трагических героев утверждала их именно как высоких, необычных, способствовала торжественности речи. У А.С. Грибоедова монологи Фамусова и Чацкого уже реалистически мотивированы: первый считает себя вправе учить молодежь, второй после долгого отсутствия в Москве еще не наговорился среди людей исконно близкого ему круга, находится “не в своей тарелке”, озабоченный холодностью любимой Софии и ее тайной, и провоцируется на спор становящимся ему все более чуждым окружением; Репетилов с его длиннейшим монологом — просто болтун, любитель “пошуметь”, вызывающий насмешку по-своему куда больше “нашумевшего” Чацкого.
Различают монологи уединенные и обращенные. Уединенные монологи не обязательно произносятся в полном одиночестве (монолог Осипа — прием откровенно условный), возможна психологическая изоляция: те же Чацкий и Репетилов продолжают говорить, не замечая, что их уже не слушают (соответственно характерам персонажей это имеет смысл в первом случае драматический, во втором — комический). “Обращенные монологи, подобно репликам диалога, включены в сферу межличностного общения и определенным образом воздействуют на адресата. Ho они не требуют от него сиюминутного отклика, даже исключают его”. Это следствие многовековой традиции длительного устного общения и воздействия на окружающих, существовавшей до распространения массовых технических средств коммуникации. Тогда действительно нередко говорили больше и дольше, чем сейчас, а собеседники и вообще присутствующие умели терпеливо слушать, если их не доводили до затыкания ушей, как неуемный Чацкий Фамусова.
В эпосе Нового времени больше распространены внутренние монологи. Это, как и уединенный монолог в драме, условность, но другая, лишь по современным привычным представлениям более правдоподобная: всеведущий автор знает, что думает про себя персонаж, и якобы точно передает внутреннюю речь, например, Раскольникова — сбивчивую, нервную. И.С. Тургенев идти на такие условности не хотел, предпочитал внешние формы выражения психологии, но в напряженный момент повествования, в сцене дуэли, и он передает мысли своего героя: “Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов...” Ho это передача именно мысли, анализа персонажем своего ощущения и решения о реакции на него, а не попытка найти понятийный эквивалент для передачи самого ощущения в его конкретике.
Непревзойденным мастером художественного воспроизведения не только мыслей и переживаний, но и ощущений, сложных ассоциаций был Л.Н. Толстой. Вот внутренний монолог Николая Ростова, обыгрываемого в карты Долоховым. “Ведь он знает, — говорил он сам себе, — что значит для меня этот проигрыш. He может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил... Ho и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, — говорил он сам себе. — Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого-нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно, когда я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой, я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я все так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось и что такое совершилось? Я здоров, силен и все тот же, и все на том же месте. Нет, это не может быть! Верно, все это ничем не кончится”. Мысли и чувства Ростова мечутся, ему страшно, ему непонятно, что с ним происходит. Однако передано его состояние вполне логичными синтаксическими конструкциями, иногда явно не собственными словами персонажа (“Чем ознаменовалась эта перемена?”). Николай, конечно, не обдумывает форму рук Долохова и их ловкость, но он видит их, сигнал в мозг идет, а въедливый автор этого не пропускает. Ho, как видно из примера, внутренние монологи толетовских персонажей — тоже условность, не буквальное, а очень тонкое косвенное средство передачи психологии.
В XX в. не без влияния Толстого на Западе распространилась литература “потока сознания”, “стали появляться романы, героем которых выступало человеческое сознание (Дж. Джойс, М. Пруст и др.). Здесь внутренний монолог дарит над всем и вся, и мир находится как бы внутри сознания”. Разумеется, это еще одна условность, хотя, например, Джойс отказывается от относительной логической упорядоченности “потока сознания” и от пунктуации, которая есть принадлежность графики, письма.
Любое произведение допустимо считать авторским монологом, если признавать монологи письменные. Письменный монолог может быть имитацией или подражанием устному. В романтической лирике Лермонтова многие стихотворения строятся по типу театральных монологов. Эти монологи, как совершенно ясно, — совсем не то, что вообще любое произведение литературы. Есть в поэзии и монологи “ролевые”, например, “Завещание” М.Ю. Лермонтова и, кроме первой строфы, его же “Бородино”.