Итог жизни Ахматова подвела, в частности, “Приморским сонетом” (1958, “Седьмая книга”), имеющим в одной из рукописей название “Последний сонет”. В нем перед лицом недалекой, в представлении автора уже совсем близкой смерти (“Здесь все меня переживет, / Все, даже ветхие скворешни / И этот воздух...”) поэт по-пушкински умудренно приемлет жизнь как таковую, с неизбежным финалом: “И кажется такой нетрудной, / Белея в чаще изумрудной, / Дорога не скажу куда...” Более того, “голос вечности зовет / С неодолимостью нездешней”. Опять голос, теперь самый значительный — голос вечности. Острота восприятия оставляемого очень велика, и все, кроме разве что ветхих скворешен, видится в лучшем свете. Показательны эпитеты: воздух “вешний, / Морской свершивший перелет” (инверсия, высокий стиль), черешня “цветущая”, месяц “легкий” и льет “сиянье”, чаща “изумрудная”.
Нетрудная дорога, уводящая ох всего этого, даже более светла: “Там средь стволов еще светлее, / И все похоже на аллею / У царскосельского пруда”. Заключительный терцет — не просто о парке в дорогом для Ахматовой городке, где прошли ее детство и молодость. Она вспоминает то, чего теперь не существует, что она считала безвозвратно утраченным в результате разрушений военных лет. “Все места, где я росла и жила в юности, больше не существуют: Царское Село, Севастополь, Киев, Слепнево, Гунгербург (Усть-Нарова)”, — писала Ахматова в автобиографической заметке 1963 г. При виде пейзажа, показавшегося похожим на царскосельский, поэт готовится вновь соединиться со всем тем, чего уже нет, но что существует в вечности, которая потому так властно и “зовет”. Это совершенно иное отношение к смерти, чем в ранних стихах, автор которых ожидал ее вскорости, или в стихах о личных утратах, потерянных дорогих людях, или в “Реквиеме”, где смерть именовалась “блаженной” совсем по другой причине. Новое отношение к смерти выстрадано тяжелой, но достойной, истинно прекрасной жизнью, хотя об этом в стихотворении прямо не говорится, дан только итог всего.
Сонет построен в соответствии с идеальным представлением о внутренней композиции этой твердой формы: первый катрен, тезис, — о том, что “все меня переживет” (я не вечна), второй катрен, антитезис, — о вечности, которая зовет, первый терцет, о легкости перехода в вечность, — начало синтеза, второй терцет — как бы сама вечность въяве, только нет афористического “замка”, последний стих внешне лишь пейзажная картинка, но для поэта XX в. внешнее может быть исполнено глубочайшего смысла, так что некий аналог “замка” тоже есть. Схема рифмовки “Приморского сонета” — аББа аББа BBг ДДг — близка к канону, но не тождественна ему: при охватной рифмовке катренов такая же рифмовка, объединяющая терцеты, считается вольностью, так же как и использование 4-стопного ямба, более легкого, чем канонический 5- или 6-стопный. Ho эта легкость и относительная раскованность, не порывающая резко с традицией, соответствуют всему характеру этого поистине классического произведения.